Я держу в руках рукопись книги «Особое мнение судьи Кононова»*, и она вызывает у меня трепет. Трепет ученика перед Мастером, трепет высочайшего человеческого уважения к мужеству, стойкости и профессионализму автора.

12 июля 1991 года законом РСФСР «О Конституционном Суде» был создан республиканский Конституционный Суд РСФСР, первый состав которого из 13 судей был избран Съездом народных депутатов РСФСР 30 октября 1991 года. Некоторых из этих судей, к сожалению, уже нет в живых — Эрнеста Аметистова, Владимира Олейника, Николая Витрука. Многие по возрасту прекратили свои полномочия и сейчас являются судьями в отставке: Николай Ведерников, Тамара Морщакова, Виктор Лучин, Олег Тиунов, Николай Селезнев. К 2016 году в составе Конституционного Суда России из этих 13 судей осталось всего трое — Валерий Зорькин, Гадис Гаждиев и Юрий Рудкин.

Нужно понимать разницу между судьями первого состава и судьями, пришедшими в суд позже. Если сейчас они назначаются на должность Советом Федерации по представлению Президента Российской Федерации, когда у палаты парламента нет альтернативных кандидатов, то судьи первого состава были именно избраны причем на альтернативной основе. Каждый из них доказывал свою высочайшую юридическую квалификацию в непростой дискуссии, выступая перед весьма требовательным и неоднородным составом Съезда. Сегодня такое представить себе трудно. И понятно, что избранный судья отличается от назначенного.

Этому первому составу судей пришлось работать в условиях tabula rasa — чистой доски, когда еще не было ни отлаженных процедур, ни наработанной практики суда, ни имплементации европейского права в российскую правовую систему. Более того, Суд начинал работать при одной Конституции, а продолжать пришлось на совершенно новом кардинально изменившемся правовом поле. Им было трудно. И они молодцы. У них не было единогласия. Они не боялись высказывать особые мнения, которые были неотъемлемой частью решения суда и публиковались вместе с ним во всех источниках официального опубликования (в «Российской газете» и в «Собрании законодательства Российской Федерации»). Теперь этого нет. 

Хотя на самом деле наличие особых мнений вовсе не свидетельствует о конфликте внутри суда. Это нормальная демократическая процедура выработки судебного решения, благодаря которой граждане страны могут получить представление обо всех позициях, существующих у судей. Напомню, что решение Конституционного суда не может быть оспорено нигде. Кроме того, по закону, судьи КС не имеют права публично высказываться ни по каким вопросам, которые могут стать предметом рассмотрения суда. То есть у них априори запрет на высказывания. Единственное, что они могут сделать –выразить свое особое мнение в случае несогласия с решением. В суде первого состава особых мнений было много. Их высказывали и Виктор Лучин, и Борис Эбзеев, и Владимир Олейник, и Тамара Морщакова, и Гадис Гаджиев, и, особенно, Николай Витрук. И все же лидером по особым мнениям был Анатолий Кононов. Но в те годы на фоне своих коллег он хоть и выделялся, но не слишком.

Состав Конституционного Суда постепенно менялся. Чем меньше в нем оставалось судей первого набора, тем меньше становилось особых мнений. И однажды пришло время, когда Кононов остался единственным непокорным судьей с вызывающе большим числом собственных публично высказываемых правовых позиций. То есть он превратился в эдакую «белую ворону» на фоне более или менее осторожного судейского состава. И однажды эта ситуация взорвалась.

1 декабря 2009 года Совет судей России принял самоотвод судьи Владимира Ярославцева из состава Совета судей и его Президиума, где он представлял Конституционный Суд, а судья Анатолий Кононов подтвердил что 1 января 2010 года досрочно сложит свои полномочия. Поводом для отставок послужили претензии в нарушении судейской этики, которые впервые в истории пленум Конституционного Суда предъявил судьям Кононову и Ярославцеву в связи с их интервью, содержавшим критику российской судебной системы.

Насколько мне известно, Анатолию Кононову предъявили претензии в том, что он больше правозащитник, чем судья. Однако, что плохого, если специалист, видя нарушение права и имея собственную точку зрения, выражает её? Ведь только в споре рождается истина. Если спора нет, если нет состязательности, то какой же это суд?

В общем, в Конституционном Суде произошло ровно то, что сегодня происходит с судебной системой в целом. И не столько Президент здесь виноват, сколько само судейское сообщество, которое просто замкнулось само в себе и закуклилось. Квинтэссенцией его состояния являются слова представителя квалификационной коллегии Волгоградской области в Верховном суде о том, что судья — это не независимый человек, а винтик системы. Это было сказано на процессе о лишении полномочий федеральной судьи Елены Гусевой, осмелившейся не согласиться с указаниями начальства о предварительном согласовании выносимых судебных решений…

А особые мнения судьи Кононова — вот они. Блестящий правовой материал для изучения и исследования. Для студентов, практикующих юристов, ученых и будущих судей, которые рано или поздно воспримут традиции лучших представителей первого Конституционного Суда России.

Браво, Анатолий Леонидович!

Елена Лукьянова, доктор юридических наук

*Анатолий Кононов скончался в августе 2022 года. Издательство «Свободного университета» издает книгу с собранием избранных особых мнений судьи.

Особое мнение по делу Владимира Кара-Мурзы (2007 год)

К определению Конституционного суда РФ от 14 декабря 2007 г. № 799-О-О по делу об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Кара-Мурзы Владимира Владимировича на нарушение его конституционных прав положениями пункта 3.1 статьи 4 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации»

Гражданин В. В. Кара-Мурза оспорил конституционность положения пункта 31 статьи 4 Федерального закона от 12 июня 2002 г. № 67-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» (в редакции Федерального закона от 25 июля 2006 г. № 128-ФЗ), согласно которому не имеют права быть избранными граждане Российской Федерации, имеющие гражданство иностранного государства либо вид на жительство или иной документ, подтверждающий право на постоянное проживание гражданина Российской Федерации на территории иностранного государства. По мнению заявителя, оспоренные положения противоречат статьям 3 (части 2 и 3), 6 (часть 2), 18, 19 (часть 2), 32 (части 2 и 3) и 55 (части 2 и 3) Конституции РФ.

Конституционный суд пришел к выводу, что для гражданина Российской Федерации, имеющего гражданство иностранного государства, значение гражданства Российской Федерации как политико-юридического выражения ценности связи с Отечеством объективно снижается. Волеизъявление такого лица в случае избрания его депутатом может обусловливаться требованиями, вытекающими из принадлежности к иностранному государству. Между тем формально-юридическая либо фактическая подчиненность депутата законодательного (представительного) органа суверенной воле не только народа Российской Федерации, но и народа иностранного государства не согласуется с конституционными принципами независимости депутатского мандата и государственного суверенитета и ставит под сомнение верховенство Конституции РФ. В принятии к рассмотрению данной жалобы было отказано, поскольку предусмотренный запрет, по мнению Конституционного суда, не содержит неопределенности и не может рассматриваться как нарушающий конституционные права и свободы заявителя.

Постановлением Европейского суда по правам человека от 27 апреля 2010 г. по делу Тэнасе против Молдавии (Tenase v. Moldova) (N 7/08) ЕСПЧ обязал Республику Молдова изменить закон, запрещающий лицам, имеющим более одного гражданства, избираться на публичные должности, признав, что закон «не обоснован и не пропорционален».

Особое мнение

1. Отказ в рассмотрении жалобы гражданина В. В. Кара-Мурзы представляется абсолютно необоснованным и произвольным.

Утверждение Конституционного суда о недопустимости данной жалобы прямо противоречит требованиям статей 96, 97 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», который предусматривает лишь два условия допустимости жалобы: закон должен затрагивать конституционные права и свободы граждан и должен быть применен или подлежать применению в конкретном деле, рассмотрение которого завершено или начато в суде или ином органе, применяющем закон.

Наличие обоих указанных условий подтверждено материалами, приложенными к жалобе, соответствует фабуле дела и, более того, признается самим Конституционным Судом в описательной части отказного определения. Именно на основании оспариваемых положений закона заявитель был исключен из списка кандидатов в депутаты Московской областной Думы. Именно на основании тех же норм суды общей юрисдикции отказали заявителю в удовлетворении его жалобы. То есть оспариваемые в Конституционном суде положения закона были применены в его конкретном деле. Отсутствуют также какие-либо претензии к заявителю по поводу несоблюдения формальных требований к обращению и прилагаемым документам, которые могли бы явиться основанием к отказу в приеме его жалобы.

Конституционный суд употребил тезис об отсутствии неопределенности оспариваемого положения, что, однако, не соответствует ситуации конституционного спора и само по себе не может являться аргументом для отказа в его разрешении. Гораздо больше резонов говорить как раз о вполне определенном противоречии указанного положения Конституции Российской Федерации.

Наконец, утверждение, что оспариваемое положение закона не может рассматриваться как нарушающее конституционные права и свободы, представляется явно не соответствующим действительности с точки зрения классической логики и здравого смысла. Вполне очевидно из материалов жалобы, что именно прямой законодательный запрет, который оспаривает заявитель, явился единственной причиной его исключения из списков кандидатов в депутаты представительного органа Московской области и лишил его возможности реализовать свое пассивное избирательное право, провозглашенное Конституцией Российской Федерации.

При этом Конституционный суд является единственным судебным органом, в компетенцию которого входит разрешение подобного спора о конституционности законодательной нормы. Таким образом, заявитель имел все основания обратиться в Конституционный суд за защитой своих прав и свобод и требовать рассмотрения своей жалобы по существу в процедуре конституционного судопроизводства. 

2. Попытка обоснования Конституционным судом лишения пассивного избирательного права — в данном случае лишения граждан Российской Федерации, имеющих иное (двойное) гражданство, права избираться в представительные органы власти — не только не соответствует, по нашему мнению, духу конституционных принципов, основам конституционного строя, понятию демократического правового государства, но и прямо противоречит конституционному регулированию данного права.

Несомненно, что избирательные права представляют основу политических прав и свобод и правового статуса гражданина в целом. Именно через свободные периодические выборы реализуется идея демократии, принцип народовластия и легитимация органов государственной власти и местного самоуправления (статья 3 Конституции Российской Федерации). В силу этой особой важности избирательных прав для основы конституционного строя вообще всякая возможность их ограничения должна быть оговорена исключительно на конституционном уровне и иметь убедительное и ясное основание, о чем свидетельствует и текст Конституции Российской Федерации.

Провозглашая избирательные права граждан Российской Федерации, статья 32 Конституции Российской Федерации предусматривает лишь два случая, когда право избирать и быть избранным не может быть реализовано гражданами: если они были признаны судом недееспособными или содержатся в местах лишения свободы по приговору суда. Для обоих этих исключительных случаев имеются вполне очевидные причины: объективное ограничение свободы выбора вследствие психических недостатков недееспособного лица либо режима отбывания лишения свободы, который сам по себе препятствует свободе волеизъявления и реализации права выставлять свою кандидатуру на выборах.

Знаменательно, что в обоих случаях ограничение права основывается на судебном решении, что придает ему характер ясного и бесспорного основания. При этом не могут быть ограничены в избирательных правах ни лица, находящиеся под стражей до вступления в силу приговора, ни осужденные к иным наказаниям, не связанным с лишением свободы, то есть ограничения избирательного права не связываются с упреком в совершении уголовного преступления, а лишь с режимом отбывания лишения свободы. Очевидно, что введение лишения избирательных прав как самостоятельной меры уголовного или иного вида наказания за совершение какого бы то ни было правонарушения, как это было в прежние времена, противоречило бы указанной норме Конституции.

Очень важно для данного дела отметить, что никаких иных ограничений активного и пассивного избирательного права данная специальная норма Конституции Российской Федерации не содержит и сама ее конструкция не допускает. Этот перечень, несомненно, носит исчерпывающий характер. В отличие от ряда других статей Конституции Российской Федерации (например, 25, 29, 34, 35, 36 и др.), регулирующих права и свободы, данная норма не содержит ссылок на федеральный закон, который мог бы устанавливать иные не перечисленные в части 3 статьи 32 ограничения избирательных прав, и это, очевидно, не случайно. Такая конструкция нормы, следовательно, не допускает в регулировании избирательных прав применения общих положений части 3 статьи 55 Конституции Российской Федерации о возможности их ограничения федеральным законом.

Аналогичным образом сконструированы многие международные нормы о правах и свободах человека и гражданина, которые включают в себя ad hoc перечень отличных от общего правила ограничений, возможных только для регулирования данного права или свободы (см., например, статьи 18, 19, 20, 21, 22 Международного пакта о гражданских и политических правах, статьи 2, 4, 8, 9, 10, 11 Конвенции о защите прав человека и основных свобод). Если бы конституционный законодатель предполагал возможность расширения перечня ограничений избирательных прав в федеральном законе, то по меньшей мере он обязан был бы указать на это явным образом, в противном случае прямое указание в части 3 статьи 32 Конституции Российской Федерации лишь двух указанных ограничений не имеет смысла. Следует полагать, что это сделано осознанно с предвидением возможных последствий. Правила толкования норм об основных правах и свободах, вытекающие, в частности, из положений статей 2, 18 и других Конституции Российской Федерации, не допускают расширительного толкования ограничений прав и свобод, тем более расширения закрытого конституционного перечня таких ограничений.

3. Отсылки Конституционного суда к прецедентной практике Европейского суда по правам человека не представляются адекватными, во-первых, потому, что обстоятельства конкретных дел и правовые проблемы слишком различны, чтобы применить прецедентное решение. Во-вторых, Конституционный суд лишь выборочно цитирует правовые позиции Европейского суда, ссылясь на те положения, которые, по его мнению, свидетельствуют в его пользу. На самом деле это не так.

Так, говоря о свободе усмотрения в регулировании избирательного права государств — участников Конвенции, Европейский суд уточняет, что он имеет в виду лишь то, что статья 3 Дополнительного протокола не предусматривает никакой обязанности вести какую-либо определенную избирательную систему, например пропорциональную или мажоритарную в один или два тура.

Европейский суд говорит также о свободе усмотрения государств в рамках своего конституционного строя, и Конституционный суд процитировал эту фразу без уяснения ее смысла, явно намекающего на принципиальные конституционные ограничения этой свободы усмотрения. При этом Европейский суд опирается все-таки на презумпцию наличия таких политических прав, как право голоса и право выдвигать свою кандидатуру при выборах органа законодательной власти, в Конвенции о защите прав человека и основных свобод и необходимости их институционального обеспечения в национальном законодательстве и практике.

Ограничения субъективных избирательных прав, утверждает далее Европейский суд, не могут достигать той степени, когда эти права теряют реальное содержание, они не могут быть произвольными, должны преследовать лишь правомерную цель, а используемые средства должны быть соразмерными. Право на свободные выборы подразумевает принцип равенства всех граждан при осуществлении ими права голоса и права выставлять свою кандидатуру на выборах.

Таким образом, «свобода усмотрения» в законодательном регулировании права на свободные выборы, в том числе права быть избранным, ограничена рамками Конституции и общепризнанными принципами и нормами международного права, а споры о пределах этих ограничений подлежат критическому судебному осмыслению в каждом конкретном случае.

4. Вопреки утверждениям Конституционного суда ни Конституция, ни законодательство Российской Федерации о гражданстве не содержат никакого намека на отрицательную оценку факта наличия у российских граждан гражданства иностранного государства (двойного гражданства), никаких указаний на упречный гражданский статус таких лиц, и правила добросовестного толкования не позволяют вывести из этих положений возможность какого-либо ущемления их политических или любых других прав.

Закон о гражданстве РСФСР 1991 г. впервые легально признал возможность наличия у российских граждан другого гражданства, специально оговорив, что граждане России «не могут на этом основании быть ограничены в правах, уклоняться от выполнения обязанностей или освобождаться от ответственности, вытекающих из российского гражданства».

Вслед за этим Конституция Российской Федерации провозгласила, что российские граждане могут иметь гражданство иностранного государства (двойное гражданство) в соответствии с федеральным законом или международным договором Российской Федерации (статья 62, часть 1).

Действующий федеральный закон о гражданстве Российской Федерации прямо предусматривает возможность российских граждан иметь также иное гражданство (статья 6 «Двойное гражданство»). При этом закон никак не ограничивает права гражданина Российской Федерации, не обусловливает возможность иного гражданства наличием или отсутствием международных договоров и соглашений, не требует получения на это разрешения или одобрения со стороны государства или его органов, не оценивает мотивов и побуждений данного гражданина, оставляя этот вопрос на его полное усмотрение. Федеральный закон вообще безразлично относится к факту другого гражданства, никак не учитывает его как юридически обязывающее состояние, не создает никакого особого гражданского статуса таких лиц, прямо констатируя, что российский гражданин, имеющий также иное гражданство, рассматривается Российской Федерацией в его правах и обязанностях только как гражданин Российской Федерации. Приобретение гражданином Российской Федерации иного гражданства, как гласит закон, не влечет за собой прекращение гражданства Российской Федерации, а значит, прекращение действия каких-либо его прав и обязанностей. Однако в отношении обязанностей (а у граждан Российской Федерации только одна специфическая конституционная обязанность — несение военной службы) может быть и иное решение.

Закон в данном случае абсолютно соответствует истинному смыслу части 2 статьи 62 Конституции Российской Федерации, согласно которой наличие у гражданина Российской Федерации гражданства иностранного государства не умаляет его прав и свобод и не освобождает от обязанностей, вытекающих из российского гражданства. Дальнейший текст «если иное не предусмотрено федеральным законом или международным договором Российской Федерации» вопреки мнению Конституционного суда и по грамматическому и по логическому смыслу относится исключительно к регулированию обязанностей и никак не может относиться к правам и свободам. «Иное» по отношению к правам невозможно, поскольку в силу частей 1 и 2 статьи 55 Конституции в Российской Федерации не могут издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина, а толкование прав и свобод в сторону их отрицания или умаления не может быть допустимо. Никаких исключений из этого принципа нет.

Практика международно-правовых договоров о двойном гражданстве также свидетельствует о том, что предметом соглашения является не какое-либо ограничение прав и свобод таких граждан, а, наоборот, взаимное их признание и более того — устранение коллизии обязанностей, как правило, касающихся военной службы. Так, соглашения Российской Федерации о двойном гражданстве с Туркменией и Таджикистаном предусматривают, что граждане обеих сторон в полном объеме пользуются правами и свободами и несут обязанности военной службы той стороны, на территории которой они постоянно проживают.

Такое регулирование прав и обязанностей лиц, имеющих гражданство двух и более государств, согласуется с наиболее распространенной международной практикой и, в частности, соответствует Европейской конвенции о гражданстве 1997 г. Конвенция была подписана Российской Федерацией под условием ратификации, в силу чего Россия обязана воздерживаться от действий, противоречащих этому соглашению. Статья 17 Конвенции предусматривает, что «граждане государства-участника, имеющие другое гражданство, обладают на территории этого государства-участника, в котором они проживают, теми же правами и несут те же обязанности, что и другие граждане этого государства-участника». Статья 21 оговаривает, что такие лица должны выполнять свою воинскую обязанность только в одном из этих государств.

Таким образом, ни Конституция Российской Федерации, в том числе ее статья 62, ни законодательство о гражданстве, ни общепринятая международная практика не содержит никаких ни прямых, ни косвенных, ни подразумеваемых оснований для ограничения прав и свобод граждан, имеющих иное гражданство в соответствии с международным договором или приобретших его по иным причинам.

5. Вообще обычному, даже не юридическому, сознанию трудно представить, что граждан одной страны можно разделить на полноправных и второстепенных, что их можно лишить политических прав по причинам, которые даже самим государством не признаются как значимые, обязательные и тем более упречные.

Выделение оспариваемой заявителем нормой закона особой категории граждан, лишенных права быть избранными в представительные органы, является очевидным, явным и бесспорным нарушением одного из основных принципов права — равенства и запрета дискриминации.

Между тем статья 6 Конституции РФ утверждает, что гражданство Российской Федерации является единым и равным независимо от оснований приобретения и что каждый гражданин Российской Федерации обладает на ее территории всеми правами и свободами и несет равные обязанности, предусмотренные Конституцией. Равенство прав и свобод человека и гражданина гарантирует статья 19 Конституции. Аналогичные принципы равенства гражданства и запрета дискриминации содержатся в Федеральном законе «О гражданстве Российской Федерации» (статья 4).

Развивая принцип равенства прав и свобод, Всеобщая декларация прав человека 1948 г. прямо указывает на то, что «не должно проводиться никакого различия на основе политического, правового или международного статуса страны или территории, к которой человек принадлежит» (статья 2). Запрет на дискриминацию всякого рода по любому какому бы то ни было признаку содержится также в статье 26 Международного пакта о гражданских и политических правах, в статье 14 Конвенции о правах человека и основных свобод, в статьях 5, 17 цитированной выше Европейской конвенции о гражданстве.

6. Самым поразительным и неожиданным с правовой точки зрения явилось то, что Конституционный суд при полном отсутствии каких-либо намеков на это в Конституции Российской Федерации и законодательстве о гражданстве выдвинул и обосновал упрек к рассматриваемой категории граждан в оправдание лишения их пассивного избирательного права. Конституционный Суд презюмирует, что наличие гражданства другого государства снижает для такого лица «ценность связи со своим Отечеством» и эти «параллельные политико-правовые» связи (так было в первоначальном проекте) сами по себе делают его якобы «подчиненным» чужой воле иностранного государства и заложником мифического императивного мандата, исполняющим чужеродные наказы.

Уважаемые юристы могут оценить также в современном контексте такие мотивы, как «самостоятельность законодательного (представительного) органа власти в системе разделения властей» и «независимость его членов от чьих бы то ни было указаний», однако никто еще не отменял ни доктрину субъективной вины, ни презумпцию невиновности или добропорядочности каждого человека и гражданина. Конституционный суд, однако, прямо говорит об обратном — об объективном снижении политико-правовой связи гражданина с отечеством, то есть объективной упречности его гражданского статуса, или об объективном вменении.

Таким образом, по мнению Конституционного суда, наличие у российского гражданина иного гражданства само по себе предполагает его неблагонадежность, нелояльность, презюмирует пренебрежение им своим отечеством и интересом своего народа, «объективно» делает его агентом иностранного влияния, представляющим угрозу суверенитету государства и даже конституционному строю, что должно оправдывать его гражданскую неполноценность, упречность правового статуса и ущербность политических прав в собственной стране. Было даже высказано сожаление, что законодательство, допускающее наличие другого гражданства (а значит, и норма Конституции Российской Федерации), слишком либерально (!) и не должно иметь место.

Воспоминания о подобных политико-правовых взглядах еще достаточно свежи, и нетрудно представить их источники и временные рамки. Однако даже в советские времена неприятие двойного гражданства было связано не столько с мотивом реализации прав и обязанностей, сколько со стремлением оградить советских граждан от зарубежного влияния и зарубежных связей.

Очевидно также, что упрек Конституционного суда распространяется не только на тех, кто по собственному волеизъявлению и, заметим, вполне правомерно приобрел гражданство другого государства, но также на тех, кто приобрел его по независящим от него причинам, автоматически, помимо своего желания и даже ведома, вследствие ли коллизии правовых норм различных государств или по рождению, вследствие проживания родителей на иностранных территориях, в результате вступления в брак, натурализации и т. п. Этот упрек и лишение соответствующих политических прав распространяется также и на тех, кто был лишен гражданства по политическим мотивам и реабилитирован, в том числе восстановлен в гражданстве, в соответствии с Законом Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» (статья 14) независимо от наличия гражданства другого государства. Он распространяется, по идее, и на те многие тысяч граждан, которые до начала 90-х гг. выехали на постоянное место жительства за границу и в силу существующих тогда требований были вынуждены сдавать свои отечественные паспорта и которым после конституирования абсолютного запрета на лишение гражданства Российское государство по закону и по доброй воле предложило вернуть и возвратило российское гражданство, не требуя отречения от натурализации в странах их пребывания.

Представляется, что упрек подобного рода не только несостоятелен с правовой точки зрения, он абсолютно аморален.

7. Предположение об угрозе для государственного суверенитета самого наличия у гражданина Российской Федерации иного гражданства не имеет никаких объективных оснований и выражает лишь идеологические предпочтения советской эпохи.

Суверенитет не перечислен в числе тех конституционно защищаемых целей (часть 3 статьи 55 Конституции Российской Федерации), ради которых возможно ограничение основных прав и свобод. Совершенно не очевидно и чревато угрозой ущемления прав и свобод отождествление суверенитета с государственной безопасностью или основами конституционного строя. Кроме того, остается неясным, какую именно концепцию суверенитета имеет в виду Конституционный суд в контексте рассматриваемой проблемы лишения избирательных прав.

Если понимать суверенитет как полную и исключительную юрисдикцию суверенной государственной власти над своими гражданами, то даже в этом одиозном его толковании вряд ли можно говорить о каком-либо ущемлении суверенитета, поскольку речь идет все-таки о российских гражданах, сохраняющих в силу закона весь объем обязанностей перед государством.

Если под суверенитетом иметь в виду некую абстрактную и не поддающуюся точному определению народную волю, которая и должна проявляться как раз через представительные органы власти, то тем более нелепо ограничивать во имя этого избираемость этих органов, то есть ограничивать суверенитет ради самого суверенитета.

Если иметь в виду классическое определение государственного суверенитета времен Вестфальских договоренностей как всевластия государства или полного его своеволия и независимости и во внешней и внутренней политике, то и такое понимание стало анахронизмом в современных условиях с подчинением законодательства конституционным принципам, общепризнанным принципам и нормам международного права, с созданием международной юрисдикции и признанием приоритета международных договоров над национальным законодательством по крайней мере в сфере прав и свобод человека и гражданина. Это касается и сферы политических свобод, в которой государство отнюдь не обладает полной свободой усмотрения и своеволия.

Особое удивление аргумент к суверенитету вызывает в данном конкретном деле, где речь идет о лишении заявителя права баллотироваться в депутаты Московской областной Думы, то есть представительный орган субъекта Российской Федерации, в свете неоднократно декларируемой самим Конституционным судом позиции, что субъект Российской Федерации не имеет и не может иметь государственного суверенитета (постановление Конституционного суда Российской Федерации от 7 июня 2000 г., определения от 27 июня 2000 г. и от 6 декабря 2001 г.).

Представляется, что многократное, как заклинание, не имеющее конкретного смысла, обращение к понятию суверенитета, отягощенному спорными правовыми проблемами, оправдывающему умаление или ограничение политических прав во имя интересов государства или якобы публичного интереса, не только проявляет слабость аргументации юридического решения, но и обнаруживает полную девальвацию этих понятий, противоречит всей концепции прав и свобод, несовместимой с идеологией суверенной государственности и уж во всяком случае не являющейся равнозначной ценностью.

Это ярко видно из попыток представить субъективные и автономные политические права гражданина ни много ни мало как публично-правовой институт, как публично-правовые начала, как воплощение и реализацию публичного интереса, как институт суверенной государственности, что, по мнению Конституционного суда, требует регулирования адекватного соответствующим целям.

Это сильно напоминает советскую позитивистскую концепцию политических прав, согласно которой политические права предоставлялись (даровались) гражданам исключительно «в интересах трудящихся», «в соответствии с интересами народа», «в целях укрепления и развития социалистического строя». Таким образом, наличие и объем субъективного права обусловливался публичными целями и выполнением обязанностей перед государством и обществом.

Оценивая этот период, известный российский юрист С. С. Алексеев пишет: «Трактовка юридических вопросов преимущественно через категорию юридических обязанностей и ответственности явилась одним из выражений юридического этатизма, в соответствии с которым во всех иных плоскостях юридические вопросы рассматривались сквозь призму категорий государства, интерпретируемых с державно-имперскими акцентами «государственной воли», «государственных интересов», «государственного суверенитета», «целостности государства»».

Совсем не хочется возвращаться к подобной аргументации.