«Вы показали миру, что то, что казалось невозможным, возможно», — говорит на церемонии открытия Паралимпиады-2014 президент Международного паралимпийского комитета Сэр Филип Крэйвен. Это он говорит спортсменам-паралимпийцам. А аллюзия такова, будто эти слова не о них. На кадрах — солдаты прыгают на землю, идут танки, кто-то выпускает поверх людей автоматную очередь, в ответ слышится: «Мужики, вы что?!» …По сочинскому стадиону плывет ледокол с надписью «Мир». Сэр Крэйвен и довольный Путин чокаются бокалами с шампанским.

Спорт, может, и вне политики, но политика — очень даже в спорте.

Древние греки объявляли «священный мир» — то есть складывали оружие и прекращали любые военные действия на время Олимпийских игр — уже в VIII веке до нашей эры. Так рано и таких высот достигала человеческая этика.

Аннексия Крыма случилась как раз между Олимпийскими и Паралимпийскими играми в Сочи. И хотя эмоционально это было тяжело, спортсмены украинской паралимпийской сборной решили тогда остаться на Играх (чтобы самим своим присутствием влиять на международное сообщество) и заняли в медальном зачете четвертое место. Восемь лет спустя из-за начатой Путиным войны в Украине паралимпийские команды России и Беларуси были отстранены от Игр в Пекине и вынуждены были лететь домой. Украинская паралимпийская сборная заняла второе место.

На этой неделе простые европейцы могли посмотреть, что стоит за этими победами. И как начиналась эта война, которую восемь лет назад многим не хотелось замечать. В Швейцарии состоялась кинопремьера документального фильма Леси Кордонец «Pushing Boundaries», снятого вскоре после аннексии Крыма. До большой войны, когда картину показывали продвинутой публике кинофестивалей, все эти кадры смотрелись наверняка иначе — как истории очень разных интересных людей, к жизни которых можно почти прикоснуться (так это потрясающе снято), наблюдая, как они преодолевают себя изнутри и препятствия снаружи. Но война довела символизм «Pushing Boundaries» до предела, до грани: теперь этот фильм — о духе нации.

…Трасса между Киевом и Бердичевом. На большой скорости с грохотом проносятся фуры. Пыль и дым. Вдоль разделительной линии, отталкиваясь палками от асфальта, едет героиня в инвалидной коляске. На ней желто-синяя спортивная форма. Так тренируется золотая медалистка Паралимпийских игр.

Одесса. Герой пытается выехать на коляске из узкого, не приспособленного для инвалидов лифта. Потом у себя в крохотной комнатке бывшего советского санатория кипятильником греет воду в тазике, чтобы помыться. Этот герой тренируется в спортзале советских времен, где из-под осыпавшейся со стен штукатурки выглядывает дранка.

Евпатория. Камера показывает нам панорамные виды спортивных площадок, дорожек, залов, бассейнов — все они красивые и пустые, будто время там остановилось. Ультрасовременный тренировочный комплекс украинских паралимпийцев остался в Крыму, оккупированном Россией, то есть теперь — за сдвинутой Путиным границей. И еще один герой фильма — президент Паралимпийского комитета Украины Валерий Сушкевич, сам инвалид-колясочник, — все еще надеется вернуть этот центр, спасти его, бьется за него.

«У Украины здесь очень хороший центр по подготовке паралимпийцев. Я с самого начала им сказал, что они могут им пользоваться», — улыбаясь, говорит Путин, отвечая на вопрос журналистов в Крыму. «Трудно было готовиться к Играм во время конфликта?» — спрашивает Валерия Сушкевича бразильская журналистка на Паралимпиаде в Рио-де-Жанейро. — «Это не конфликт — это агрессия!» — поправляет ее Сушкевич, предлагая представить, что часть Бразилии захвачена другим государством.

То, что аннексия Крыма для Украины как ампутация части тела с сопутствующими ей фантомными болями, — мысль не новая. Но когда простодушная, веселая безногая героиня (та, которая тренируется на трассе Киев–Бердичев) вдруг говорит, что «Крым — такой красивый, как торт» и что он и звучит как «крем», и вытирает слезу, эта мысль становится до звона пронзительной.

Тот герой, что ютится в одесском санатории, — временно перемещенное лицо. В Донецке — за линией фронта — у него остались бабушка и сестренка, а он перебрался «на эту сторону», чтобы готовиться к Олимпиаде.

Другая героиня, высокая яркая, продолжает жить дома, в Крыму, «как в гостях», мотаясь на сборы через бесконечные блокпосты и кордоны в Днепр. 

Она могла бы получить российский паспорт и играть за российскую команду, но это, говорит, «было бы не по-спортивному».

…Война идет уже два года. Герой сидит в коляске на одесском пляже, его парализованные ноги касаются песка, на них набегает волна. Подходит женщина и спрашивает: «Вы ветеран АТО?» В другом эпизоде тот же герой катает сидящих у него на коленях трех малышей, скорее всего — таких же «временно перемещенных лиц», как и он сам. У одного из мальчиков игрушечный пистолет. Спортсмен катит коляску, а мальчик стреляет с его колен: «Пуф! Пуф! Пуф!»

На улице парад, едут ракеты с гигантскими георгиевскими лентами. Героиня-волейболистка идет по ставшему будто неродным крымскому городу, в котором родилась. Она больше не говорит в семье о политике, чтобы не ссориться.

Одноногий силач дубасит грушу. У его друга-солдата погиб брат, который воевал «на той стороне». Спортсмен говорит, что «это искусственный конфликт», что «сами бы братья не пошли воевать друг против друга». А потом он долго стоит и молча смотрит на свой родной город. И зрители из 2022-го смотрят на город, которого больше нет. Это Мариуполь.

Леся Кордонец: «Демократию надо делать ручками. Желательно, не только украинскими»

Режиссер фильма «Pushing Boundaries» («Раздвигая границы») Леся Кордонец — как рифмуется ее фамилия с этим названием! — давно живет в Швейцарии, но родилась и выросла в небольшом селе в Закарпатье. Она из последнего украинского поколения, которое родом из Советского Союза. Как переводчик она приезжала несколько раз в Швейцарию, сопровождая «чернобыльских» украинских детей, которых здесь принимали на отдых и реабилитацию. Потом поступила в Цюрихский институт искусств (ZHdK). «Pushing Boundaries» — ее дипломная работа. Она считает, что режиссер не должен быть публичной фигурой, что ему лучше быть в тени, поэтому «Новая газета. Европа» поговорила с Лесей Кордонец о других — о ее героях и их судьбах в новейшей истории, о россиянах, белорусах, украинцах, грузинах и швейцарцах.

— Почему ты выбрала именно эту тему для своего первого полнометражного фильма?

— Когда случился Майдан, мы, украинцы, начали здесь, в Швейцарии, объединяться. До этого мы друг друга не очень знали, а тут стали устраивать демонстрации и все перезнакомились. Потом я помню этот момент, когда Янукович сбежал в Россию, и мы здесь все собрались в кафе и праздновали это как победу. Мы думали, что теперь сможем нормально жить. Потому что было очень сложно, мы находились в таком шизофреническом состоянии: ты всей душой там — на Майдане, а здесь вокруг тебя люди, которые вообще ничего об этом не знают и не понимают. И вот мы праздновали… А через пять дней началась аннексия Крыма. Мы опять собрались. Мальчики наши корвалол принимали, чтобы успокоиться, потому что это был шок. Но я увидела, что швейцарцы масштаб этой трагедии не поняли. Для меня аннексия Крыма означала, что ящик Пандоры открыт. А у людей здесь была такая реакция: да, это нехорошо, но ничего страшного. Я даже встречала людей, которые не знали про аннексию — самого факта не знали! А если мы, киношники, называем себя рассказчиками историй, то я подумала, что такое не должно остаться нерассказанным.

— Как ты снимала в Крыму? Как тебе удалось туда попасть?

— Ехали через границу. Это был 2015-й год, все еще очень свежо было. У нас, конечно, не было разрешения на съемки. Мы решили, что если нас будут спрашивать, то мы туристы. Старались не привлекать к себе внимания.

— Что ты там чувствовала — в оккупированном Крыму?

— Меня поразило, когда мы эту границу проходили, что с украинской стороны просто стояли микроавтобусы — в них проверяли паспорта, и все выглядело как-то подчеркнуто импровизированно, временно — что это все ненадолго. А дальше — российский контроль. И было все там массивней, чем на шенгенской границе. 

Но мне важно было поехать и посмотреть, чтобы вообще понять, что там возможно делать в плане съемок. И я знала, что это я нигде не прочитаю, это мне никто не расскажет, тут надо самой ехать.

И потом ты видишь только остатки, кусочки украинских шрифтов, немного рекламы. Потом видишь военные джипы с наклейками «Обама обезьяна». Как будто зазеркалье какое-то. Украинская и швейцарская сим-карты не работают, потому что роуминга нет. Деньги нельзя переводить, потому что эта система тоже не работает. Берешь с собой только кэш. Первый раз я просто с маленьким фотоаппаратом поехала, даже звук с собой не взяла, потому что звук — это уже профессиональная техника. Я надеялась, что смогу звук арендовать в Крыму. Мой ассистент обзвонил все свадебные салоны, но там потребовали внести залог — у нас столько кэша не было. Но мы все равно с нашей героиней сделали пробное интервью — она на свой телефон записывала звук. Помню, хотела скачать какую-то программку для звука, а не могла — там действовали санкции.

— Главный вопрос, который возникает после просмотра твоего фильма: как сложились судьбы твоих героев, что с ними сейчас, когда идет уже полномасштабная война?

— Когда началась полномасштабная война, моя крымская героиня была в Испании. Она вернулась в Украину, несколько недель прожила у знакомых в Днепре, но поняла, что оттуда в Крым уже не попасть. Тогда она уехала в Западную Украину, как-то пересекла границу и через Польшу, Литву и Россию вернулась в Крым. Сейчас она со своей семьей. Когда она еще в Днепре сидела, я с ней созванивалась. Она сидела в темноте, потому что там был комендантский час, свет нельзя было включать, и только от экрана телефона чуть-чуть видно было ее лицо. И она говорит: «Сегодня утром попало в детский садик и пекарню».

Другая героиня — в маленьком городке в Центральной Украине. Она в безопасности.

Тот герой, что был в Одессе, — он женился, продолжает спортивную карьеру. Сейчас он где-то на тренировках за границей.

А вот с мариупольским героем связи не было пять недель. Я даже просила своего друга из ОБСЕ помочь, но там такой хаос был, что ничего не вышло. У меня было два его мобильных телефона — ни один не работал. Я знаю других спортсменов из Мариуполя, я с ними переписывалась. Один плохо видит, другой без рук, но им, например, удалось как-то выбраться оттуда, волей случая. Через пять недель я получила известие от моего героя, но не напрямую, а просто передали мне, что он звонил. Непонятно было, как он, что с ним, но хотя бы я вздохнула с облегчением: он живой. А после этого — опять никаких известий. Я волонтерю время от времени в Цюрихе в центре для беженцев. Там я вижу людей из Мариуполя. Всегда спрашиваю, как выбрались. Распространенная схема — через Россию. Потому что люди бегут не туда, где стреляют, а от линии фронта, то есть бегут в Россию.

— Премьерный показ твоего фильма в Украине был запланирован на эту весну?

— Да. Я хорошо помню: был вечер 23-го февраля, и я пишу письмо руководителю программ фестиваля в Киеве. Я пишу, что уверена, что все будет нормально, что в Киеве пройдет фестиваль, и если что-то и будет, то, наверное, только на Донбассе… Написала и отправила. А в 5 утра прилетели первые бомбы. И эта девушка, которой я писала, провела следующие недели с мамой в подвале.

— Сейчас швейцарское общество уже по-другому, уже всерьез реагирует на то, что происходит в Украине?

— Да, если в 2014-м нам так и не удавалось привлечь швейцарцев на наши демонстрации, как бы мы ни старались, то в этом году я была удивлена, что на улицы вышло так много людей, и это были на 90 % швейцарцы. Это было очень мощно и — для нейтральной Швейцарии — необычно. Демонстрации прошли не только в больших городах Швейцарии, но и в маленьких. Но сейчас, пять месяцев спустя, выходят на многолюдные демонстрации уже только украинцы. И я вижу, что новости о войне уходят с первых полос куда-то вглубь газет. Это опасно.

Да, с одной стороны, я понимаю, что людям, напрямую не затронутым этой войной, нужно иметь нормальную жизнь. И это было бы неправильно — говорить им, что нельзя радоваться. 

Для меня важно, чтобы каждый здесь себя спрашивал: мы делаем достаточно или можем делать больше? Мне кажется, в европейской истории никакой агрессор ни разу не выигрывал войны, потому что всегда было коллективное сопротивление. А если Путин в своих намерениях будет успешен, то тогда мир действительно станет другим. Мы должны все вместе этому противостоять.

И россияне, которые не согласны с этой войной, тоже. Потому что о будущем России идет речь не менее, чем о будущем Украины, я считаю.

— Значит, на людей — на каждого по отдельности — ты надеешься больше, чем на государства?

— В западной системе политическая элита всегда отталкивается от того, что думает общество. Если будет давление общества, то будут и решения. Как это было с санкциями: были демонстрации, и тогда правительство решило присоединиться к санкциям Евросоюза. Это так здесь работает.

— В России так не работает…

— В Украине раньше тоже были такие же законы, которые не позволяли проводить демонстрации. Тоже пытали людей, расстреливали их на улицах, но все равно каждый раз люди, хоть и с жертвами, добивались своей цели. Потому что выходили на Майдан. Я думаю, репрессивная машина эффективна, если выходят десять тысяч или сто тысяч, но, если выйдут миллионы, она ничего не сможет с ними сделать. Допустим, сейчас россияне в России не имеют возможности что-то сделать, но миллионы россиян живут за границей. Сюда автозак из Москвы не приедет. Хочется сказать: не будьте такими пассивными, объединяйтесь, покажите себя политически. Такую картинку себе представьте: в каждой стране в Западной Европе перед российским посольством собираются демонстрации из россиян — не украинцев, не швейцарцев, а россиян, с плакатами, мол, забирайте российскую армию домой, назад. Это даже не для того, чтобы работники посольства видели, а для того, чтобы послать сигнал для россиян в России, что они не одни — те, которые не согласны с этой войной. Потому что, когда был Майдан в Киеве, я знаю, что для них было очень важно, что украинцы за границей проводят демонстрации. Это психологически важно, что они не одни, что их видят, слышат, воспринимают, понимают. Нужно, нужно объединяться. Страх, это понятно, но свободный человек рождается, когда страх исчезает.

Пять лет тому назад со мной на монтаже работал один россиянин. Конечно, он называл аннексию аннексией, был против Путина и так далее. Но у меня были с ним постоянные дискуссии, например, из-за того, что он не ходил на выборы. Это мне было непонятно. Как? Выборы — это, наверное, единственный демократический инструментарий, который еще остался в России…

— Ну, ты же знаешь, что выборы в России фальсифицируют?

— Не важен результат, важно, что ты пришел, свое несогласие высказал. Из принципа надо ходить. Не отдавать им… Вот первый Майдан был в 2004-м году. Нам тоже говорили: это напрасно — отдавать Ющенко голоса, потому что все схвачено Кучмой, Януковичем, у них, мол, административный ресурс. В 2004-м году нашего ректора убили — ножом зарезали, а сказали в милиции, что это самоубийство. И вот от нового ректора, который был официальным представителем кандидата Януковича, мои родители получили письмо с просьбой: посмотрите, чтобы ваша дочь проголосовала правильно. Ну, то есть у нас были такие же методы в стране, понимаешь? И доцентов заставляли ставить подписи, что они поддерживают Януковича. У нас в студенческом общежитии тоже висели баннеры: «Молодежь за Януковича». И все молчали. До выборов. Но когда выборы прошли, мы, студенты, устроили бойкот, не пошли на лекции. И когда мы увидели, что доценты, которые молчали, тоже вышли с нами на улицу и нас поддержали, — так хорошо было на душе. Это было в маленьком городке в Украине, там тоже были силовые структуры. Но все равно нужно бороться. Демократия не падает с неба. Это вещь, которая сделана руками. Знаешь, почему я разочарована? Потому что у меня ощущение, что либеральные россияне перекладывают свою работу полностью на украинцев. Хотя на кону — будущее и России. Сострадание есть, я вижу, но нужно действие. 

И это значит, что никогда ничего не изменится. Прости, что я атакую. Но я вспоминаю те наши дискуссии многолетней давности с монтажером из России. Да, это трагедия, что за последние 10-15 лет вас так натренировали: если вы не суетесь в политику, то политика не придет к вам. И это было обоюдное согласие. И вы жили своей жизнью. И не заметили, что кусок за куском вы отдаете свою свободу.

Сейчас есть реальный шанс построить что-то новое в Восточной Европе. В Белоруссии недовольны Лукашенко. В Грузии тоже есть свои травмы из-за Путина. И что? Я спрашиваю белорусов: у вас реально сейчас есть шанс что-то сделать против Лукашенко, пока он занят Украиной, почему бы этот момент не использовать? Они отвечают: мы партизаним понемногу. Грузины тоже говорят: нужно поддерживать Украину, но ждать. Если Украина проиграет, у Белоруссии никогда, может, больше не будет шансов стать демократической. Если Путин завоюет Украину, то Грузия будет для него просто как вишенка. В Украине люди предпринимают сверхчеловеческие усилия, чтобы его сдержать, но они там тоже живые люди, они не могут так делать вечно, они уже на грани, а конца не видно. Ни победа, ни демократия не упадут с неба. Это надо делать ручками. И желательно не только украинскими. Главное же, что я хочу сказать россиянам: никогда не поздно.