«Наши дети тоже были убиты Путиным»

История первая

Ханс де Борст (Hans de Borst)
Монстер, провинция Южная Голландия
Погибшая: Эльземик (Elsemiek)

Местечко Монстер находится на берегу моря, всего в 10 километрах от Гааги — города, чье название для стольких людей на земле является символом надежды на правосудие. Мой автобус приезжает в Монстер немного раньше времени, я прогуливаюсь по пустынным милым улочкам и натыкаюсь на открытые ворота церковного кладбища. Там, за воротами, мое внимание мгновенно притягивает крошечная бронзовая скульптура: рука, поддерживающая младенца. Пора, думаю я.

Первый голландец, в дверь которого мне нужно постучаться, потерял в катастрофе MH17 единственную 17-летнюю дочь. Его зовут Ханс де Борст, ему 59 лет. Стучаться мне не приходится — он ждет меня в дверях: «Хорошо, что люди из твоей страны еще интересуются МН17, ведь у вас теперь, из-за войны, есть другие вещи, о которых нужно думать. Но это связанные вещи: наши дети тоже были убиты Путиным, как и украинцы сейчас», — так с порога начинает Ханс.

Я сразу замечаю на стене портреты красивой девочки. «Иногда мы чувствуем это как наш нидерландский 9/11, — говорит Ханс. — Но это несравнимо с тем, что сейчас происходит в Украине, конечно».

В самолете их было четверо: его дочь Эльземик, ее мама, отчим и младший брат. «Мы с ее мамой были уже лет десять в разводе, и дочь жила на два дома: то в Гааге, то у меня. План был такой: одни каникулы она проведет с мамой на Бали, а потом вторые — со мной в Испании», — говорит Ханс. Впереди у Эльземик был последний год школы.

«17 июля — это был четверг, — хорошо помнит Ханс. — В новостях реальной информации не передавали, но я точно знал, что она находилась в том самолете, — она посылала мне сообщение перед посадкой. И почва ушла из-под ног».

На следующий день, в пятницу, он пошел в ее школу. Там собрались все ее одноклассники. 

В субботу, 19 июля, к нему домой пришла полиция. Им требовалось собрать информацию, которая помогла бы при опознании. Они спрашивали про зубы, татуировки, пирсинг. «У нее было кольцо, которое она получила от бабушки. По нему ее и опознали потом», — рассказывает Ханс.

Ханс поместил это колечко в крошечный стеклянный футляр, и теперь оно всегда с ним — на ремешке его часов. «Это самая важная вещь, которая мне от нее осталась», — говорит он.

Ее паспорт тоже сохранился. С посадочным талоном внутри! Ханс показывает паспорт и вдруг со всего маху бросает его об пол, демонстрируя мне, как тот упал с неба на землю. Немного жутко. «Еще хорошо, что она была целая. Остальные получали каждый месяц разные части тела», — продолжает он еще более жуткой фразой.

Ханс всю жизнь проработал в банке, но несколько лет назад оставил эту работу. Да, это связано с MH17: во-первых, он уже не мог концентрироваться на работе, во-вторых, начался судебный процесс, и ему важно было быть там. Он до сих пор иногда берет на дом некоторые проекты, но большую часть времени посвящает памяти об MH17. У него есть подруга, она живет в деревне, и они видятся несколько раз в неделю. «И это хорошо», — добавляет Ханс.

Ханс всегда очень интересовался политикой, а после катастрофы — тем более, особенно тем, что касается России. Ханс думает, что в следующей жизни он станет журналистом. «Сейчас никто не может остановить Путина, но однажды его там больше не будет, — предсказывает он. — И люди в России поймут, что мир не против них».

Общину Вестланд, к которой относится Монстер, легко увидеть из космоса — вся ее земля сплошь покрыта блестящими на солнце теплицами. Вестланд — главный регион-экспортер овощей и цветов в Европе. Конечно же, отсюда их посылали и в Россию. После трагедии MH17 правительство запретило это делать, но уже через год местный мэр заговорил о возобновлении поставок. «Я возражал, — говорит Ханс. — Много людей ставят экономику прежде правосудия. Я не согласен. Сначала должно быть правосудие. Но мы экспортировали свои цветы и покупали газ. Европа была наивна. Я спрашивал премьер-министра: как же так? Он отвечал: мол, мы должны продолжать вести переговоры с ними, чтобы иметь возможность напоминать им об МН17. Но теперь вы видите: Путина эти вещи не интересуют — только деньги».

К сожалению, у Путина до сих пор много друзей, считает Ханс. И это не только Сербия или Венгрия. «Даже в Голландии есть такие! — возмущается Ханс. — Вчера я слушал выступление Тьерри Боде (лидер фракции в нидерландском парламенте, — Прим. авт.), он говорит: Путин — лучший государственный деятель последних 50 лет. К сожалению, популистов очень любят последнее время у нас на Западе. Это проблема».

Главное для Ханса в долгом судебном разбирательстве — то, что в нем были представлены все свидетельства, все доказательства. «Это дало мне картину, что на самом деле там произошло, — поясняет Ханс. — Я знаю, что никто никогда не будет сидеть в тюрьме. Мы знали это с самого начала. 

Все эти следователи, судьи — они сделали работу. Это было правильно. У нас в Нидерландах знаменитый объективный суд. Его приговор будет представлен всему миру. Ты не можешь совершить массовое убийство и просто уйти, думая, что никто не будет это расследовать. Это и есть правосудие».

Прошлой осенью он участвовал в том заседании суда, на котором слово предоставляли родственникам. Он держал перед судьями портрет Эльземик, и ему казалось, что дочь будто сама участвует в суде. Это было тяжелее, чем он думал.

К тому, что она не вернется, Ханс привыкал долго. «Она была на стадии превращения из девочки в женщину. Хотела учиться. Подрабатывала официанткой в блинной. Приводила сюда подружек, и они смотрели телевизор. От нее, где она жила, до меня было 20 минут на велосипеде. Когда она приезжала, я слышал велосипедный звонок, потом «щелк» дверью. Эти маленькие моменты — по ним скучаешь больше всего», — вспоминает отец Эльземик.

Каждый год 25 апреля — в день рождения дочери — Ханс и шесть подруг Эльземик вместе идут в ресторан. Они рассказывают ему о своей жизни. И частично он видит в них Эльземик. Ему интересно, кто из них первой выйдет замуж. «Иногда я думаю: они делают это для меня, — признается он. — Но потом вижу: и для себя тоже. Они тоже травмированы. Им было по 17–18, и они думают об этом до сих пор».

По тому, как раскачиваются за окном цветы в крошечном садике Ханса, чувствуется близость моря. После 17 июля 2014-го Ханс «чувствует себя инвалидом», но живет дальше. Он делает какие-то милые вещи, например, бегает по пляжу. А зимой на месяц уезжает в Австрию — туда, где они не раз отдыхали с дочерью, — и обучает там новичков-горнолыжников.

На одно мгновение Ханс вдруг переключается на голландский. Это звучит как мысли вслух. По-голландски он говорит такими же чеканными короткими фразами. Он смотрит на портрет дочери и говорит. Я не перебиваю. Мне кажется, он общается с ней, и от этого — чувство одновременно красоты и боли. Это длится совсем недолго, не уверена, что сам он это заметил. Потом он поднимает глаза и, как ни в чем не бывало, продолжает по-английски.

Сразу после трагедии MH17 Ханс опубликовал у себя в фейсбуке открытое письмо Путину. На него откликнулись тысячи людей со всего мира, в том числе из России. Среди них был Кирилл из Волгограда. Он написал Хансу: «Прости за то, что моя страна сделала тебе». Ханс ответил: «Нет, твоя страна не сделала ничего плохого, но некоторые люди — сделали». С тех пор они дружны и часто общаются. Однажды Кирилл прислал картину. Ханс приносит и показывает акварельный портрет милой девочки: «Конечно, это не моя дочь, это такая “русская Эльземик”, но это было сделано от сердца и это очень драгоценно для меня».

После того как началась война, связь с Кириллом прервалась. Но потом он опять появился — уже через VPN. Ханс постоянно спрашивает, как у них в России дела. Кирилл пишет ему, что теперь даже маленьких детей науськивают в школах, что украинцы — звери. «Они говорят, что наци в Киеве, но на самом деле это они — наци», — пишет Хансу его друг из России.

«Важно: это не Запад против Востока, — настаивает Ханс. — Это моральные стандарты против аморальных. Многие люди в России тоже хотят правосудия. В России тоже есть моральные стандарты, есть культура, и это не имеет никакого отношения к политическим диктаторам».

История вторая

Пит Плух (Piet Ploeg)
Маарсен, провинция Утрехт
Погибшие: Алекс, Роберт и Эдит (Alex, Robert, Edith)

От автобусной остановки к дому Пита Плуха нужно идти по тропинке, которая петляет в тени среди высоченных деревьев. Справа — залитое солнцем поле, слева — тихая темная вода небольшого канала, к которому примыкают задние садики типичных голландских домов, с пестрыми клумбами, шезлонгами, мангалами и яркими зонтами от солнца. Тихо, только поют птицы. Навстречу бежит рыжая породистая собака с длинной блестящей шерстью, за ней, чуть отстав, идет улыбающаяся старушка в стильных желтых брюках. Именно здесь, в этом земном раю, живет председатель Фонда катастрофы MH17 (Stichting Vliegramp MH17).

У Пита очень светлый дом, часть которого своими стеклянными стенами и потолком напоминает теплицу. Совершенно не верится, что здесь живет родственник трех жертв катастрофы MH17. Да и сам Пит очень светлый и теплый, как и его дом. На диване и креслах лежат три кошки. Их завели его дети, обещая, если что, забрать их с собой, но, естественно, когда выросли, съехали из родительского дома без кошек. Его дочь стала прокурором, младший сын бухгалтером, а старший уехал в США, чего Пит никак не может понять, потому что считает, что в Голландии жизнь намного лучше.

Несколько недель назад 63-летний председатель Фонда впервые сам побывал в США, в Вашингтоне, и убедился, что прав. Естественно, был он там по делам МН17: Национальный фонд авиакатастроф (National Air Disaster Foundation) организовал встречу родственников пассажиров трех рейсов: MH17, PLF101 («Смоленская авиакатастрофа», произошедшая 10 апреля 2010, в которой погибли 96 человек, в том числе президент Польши и другие представители руководства страны) и KE007 (катастрофа корейского боинга, сбитого советским истребителем над Сахалином 1 сентября 1983-го, тогда погибли 269 человек). 

«Было интересно послушать про опыт взаимоотношений других родственников с советскими и российскими властями, — рассказывает Пит. — В Смоленской катастрофе обломки самолета не были отданы Польше. Никакой кооперации с российскими властями не произошло, наоборот — сплошная обструкция. Много слухов, что там взорвалась бомба на борту, — родственники так считают. То же и с корейским самолетом. Время было другое, но реакция властей оказалась такой же: никакой кооперации, никакой компенсации, только обструкция, и даже тела погибших не отдали».

Алекса — брата Пита — тоже так и не нашли. Он один из двух пассажиров MH17, останки которых не были опознаны. Когда Пит об этом говорит, улыбчивое до этого лицо его мрачнеет. Вместе с Алексом на борту MH17 находилась его жена Эдит и их сын Роберт — некоторые части их тел нашли, а от брата ничего — ни тела, ни багажа. «Как будто он никогда не существовал, — теперь Пит говорит очень тихо. — На похоронах у нас было два гроба и три фотографии. Это очень странный опыт. Как попрощаться с тем, кто не тут?»

Алекс был биологом, много путешествовал по миру, потому что работал в международных организациях. Он хотел показать своему сыну и жене место, где сам часто бывал. «Славный был малый, я скучаю по нему», — говорит Пит. У брата остались две дочери, которые не летели с ними, им было тогда 18 и 21. Родители Пита и Алекса были еще живы — в 2014-м им было по 82. Питу пришлось сообщить им эту страшную новость. «У мамы развилась хроническая депрессия, — рассказывает Пит. — Всё, что она могла, — лежать на кровати. Отец переживал молча, всё внутри».

Председательство в Фонде катастрофы МН17 — это полноценная работа, на полную ставку, правда, зарплату Пит не получает. На что же он живет? «У моей жены хорошая работа», — смеется он. До июля 2014-го Пит был вице-мэром своего муниципалитета, еще раньше работал финансовым сотрудником в прокуратуре и в суде Утрехта. Неудивительно, что его с таким опытом пригласили возглавить Фонд. И он решил посвятить себя родственникам: «Важно было объединиться, чтобы стать сильнее вместе».

«Не слишком ли это грустно?» — спрашиваю его. «Не-е-е-ет! — отвечает Пит. — Уже 8 лет прошло, грусть ушла на задний план. Дело, которое сейчас в суде, ужасно интересное. Там 70 тысяч страниц. Я сейчас как раз это читаю. А еще идут параллельные суды. И важно, чтобы кто-то всё время был вовлечен в эти процессы, чтобы информировать остальных родственников».

Он был на всех 67 заседаниях суда по делу MH17, которое разбирается в Нидерландах, на всех заседаниях в Европейском суде по правам человека в Страсбурге, на всех заседаниях Международной организации гражданской авиации (ИКАО). И подобной работой он обеспечен на много лет вперед.

Общаясь в Вашингтоне с «другими» родственниками погибших, Пит увидел, что у них с ними есть не только общее — в том, как складывались взаимоотношения с Россией, — но и также большая разница — в отношениях с собственной страной. «Мы, в отличие от них, получили колоссальную поддержку от нашего государства, — объясняет Пит. — Это уникально. Минимум два раза в год у нас встречи с премьер-министром, с министрами юстиции и иностранных дел. 

Финансирование для Фонда мы тоже получили от правительства. Нам помогли нанять юристов для судебных процессов. У нас такое же горе, как и у них, да, но не фрустрация».

Неподалеку от Маарсена, в котором живет Пит, находится небольшое местечко Хилверсум, из которого в катастрофе MH17 погибли 15 человек. Каждый год летом там сажают подсолнухи по всему муниципалитету — вдоль дорог, у шопинг-центров. Там есть и свой небольшой монумент — бронзовые подсолнухи. «В прошлом году мэр Хилверсума вышел на пенсию и теперь живет в нашей деревне, — говорит Пит. — А до этого он каждый год обходил по домам всех жертв, это было что-то особенное».

Каждый день все восемь лет Пит отслеживает всю информацию о катастрофе MH17, которая появляется в интернете. Он лучше всех знает, как работает российская машина пропаганды. Он знает ее в лицо. Пит рассказывает, как в первые три дня российские фабрики троллей запостили более сотни тысяч твитов с различными, сбивающими с толку версиями, противоречащими одна другой. И с тех пор эта дезинформационная война не утихала ни на минуту.

Поведение российских властей его никогда не удивляло. Смеясь, он называет их очень последовательными. «В Нидерландах такое невозможно. У нас свобода слова. Наше государство не смогло бы так врать. Но Россия этим известна. Они врут обо всех войнах, обо всех катастрофах. Это так глупо! Если бы Путин сказал: мы совершили ошибку, нам очень жаль, — то не нужно было бы столько юридических процедур. Что не так с признанием ошибок?! Просто скажите это!» — Пит громко хлопает по столу. Вообще, он очень легкий и улыбчивый и только несколько раз говорит тихо и серьезно — о похоронах своего брата и сейчас: «Для нас, для родственников, было бы настолько легче, если бы они сказали «простите». Но нет. Только вранье. Только препятствие следствию. Только альтернативные теории и тонны фальшивой информации. Просто представьте, например, Петера, который потерял трех маленьких дочерей, — каково ему все это слушать!»

«Да, процесс длится долго, — соглашается Пит. — Но все наши родственники терпеливы. Я их очень уважаю. У них были все причины злиться ужасно, но они всегда ведут себя достойно и цивилизованно».

Правом выступить с речью на слушаниях в прошлом сентябре воспользовались 105 человек, Пит был одним из них. Говорить оказалось тяжелее, чем он думал, — но и слушать тоже. Он был восхищен родственниками, а кроме того — членами суда: ведь им нельзя показывать эмоции, плакать, а им пришлось выслушать столько горя.

До конца этого года ожидается оглашение вердикта. Суд должен будет ответить на три вопроса: 

Все понимают, что если их осудят, то они не будут сидеть в тюрьме. Пит уверяет, что родственники к этому готовы. Главное, по мнению Пита, что вердикт станет известен всему миру, что о нем узнает общественное мнение, и политики всех стран будут вынуждены как-то действовать, потому что такой вердикт невозможно будет игнорировать.

«У меня есть свое мнение о России — о государстве, не о людях, — уточняет Пит. — Люди не делали этого. Россияне не сбивали наш самолет. Думаю, я могу сказать от имени всех родственников: для нас это дело — о российских властях, не о россиянах. Когда я узнал в самом начале войны, вот сейчас уже, что многие российские солдаты не знали, куда их посылают, что они думали — на учения, а это было на реальную войну, — я подумал: кто в ответе? Не эти солдаты, не люди, а власть. Путин отвечает за это. Что касается просто россиян — я помню большой заголовок в “Новой газете”: “Vergeef ons, Nederland” (“Прости, Голландия”). Вот это был голос нормальных людей».

В январе этого года, за месяц до начала войны, Пит побывал, как он считает, на исторической встрече. Это было в Страсбурге. Там проходили слушания по делу «Нидерланды против России». «Мы сидели посередине, — рассказывает Пит. — Справа была делегация из России, слева — из Украины. И чувствовалось колоссальное напряжение между ними. Российская делегация невероятно врала. Украинская была, конечно, очень зла. А месяц спустя Путин вторгся в Украину. И признаки будущего вторжения можно было почувствовать на той встрече».

Пит очень хотел бы попасть на место катастрофы, но там всегда было небезопасно. А теперь Пит уже и не верит, что это будет возможно когда-либо. Он показывает мне маленькую пластиковую коробочку малинового цвета. «Вот всё, что у меня есть оттуда», — поясняет он. Один голландский режиссер, который снимал там фильм, привез Питу эту коробочку, в ней земля и кусочек расплавленного металла. «Сначала это пахло огнем и коррозией, но больше не пахнет», — вспоминает Пит.

История третья

Лус и Робберт ван Хайнинген (Loes van Heijningen-Gorter, Robbert van Heijningen)
Болсвард, провинция Фрисландия
Погибшие: Эрик, Зейхер, Тина (Erik, Zeger, Tina)

Сказочный средневековый городок Болсвард мгновенно очаровывает. В него можно войти на лодочке, проплыть по круговому каналу и выйти направо или налево — да в любую сторону, тут сплошь каналы. Но выходить надо не сразу, сначала стоит полюбоваться на пряничную ратушу, которая, как говорят, занимает второе место в стране среди самых красивых зданий. Надо обязательно увидеть руины готической церкви Брурекерк со стеклянным небом. И разыскать бронзового горожанина, который облокотился на перила крошечного мостика через тоненький канал и неподвижно замер с бронзовой удочкой в руках, а любопытный малыш теребит его за штанину.

Здесь живет всего десять тысяч человек. Местные жители считают, что ничего особенного в Болсварде уже не производят, и единственное, что здесь есть, — это туристические достопримечательности. Но это не так: именно отсюда, с местной фабрики, отправлялся в Россию популярный кофе Bushido, хотя теперь, если он еще и есть на полках российских магазинов, это старые запасы.

Вот в таком городке живут Робберт и Лус ван Хайнинген. На борту MH17 летел брат Робберта Эрик, его жена Тина и их 17-летний сын Зейхер.

В июле 2014-го Робберт с семьей был в отпуске, во Франции. Узнав о катастрофе, он не мог поверить в происходящее. Он кричал. Он был в ярости. «Потом я понял, что тот гнев — это было как безумие, — признается он сейчас. — И я злился на политиков, которые предлагали воевать (а были и такие!), чтобы отомстить за погибших. Абсурд! Никому никогда не становилось лучше от войны. На меня повлиял один документальный фильм, его сняли в Израиле, там было интервью с палестинцем, который потерял двоих сыновей в войне с Израилем. И он сказал: я ненавижу государство Израиль, но я нормально отношусь к израильтянам, мои лучшие друзья — израильтяне, я ненавижу лишь тех нескольких человек, которые у власти и принимают решения. И я подумал: да, это мое. Это так. Он вдохновил меня отказаться от ненависти». Глядя на добродушное лицо Робберта, трудно представить, что он ее испытывал.

Робберту 65 лет, он корпоративный юрист. Его жена Лус до катастрофы работала с умственно отсталыми людьми, но потом ей не продлили контракт. Начальница сказала ей: «Ты слишком горюешь». «Так я потеряла и членов семьи, и работу», — говорит Лус. Устроиться куда-то в 50 лет было сложно, но Лус не отчаялась и пошла учиться — тому, как, с профессиональной точки зрения, проживать потерю и горе. А потом устроилась на госслужбу и как консультант начала помогать другим. Сейчас ей 56 лет, у нее новая профессия, и она очень рада, что выбрала этот путь. 

Первые недели после катастрофы они очень хотели съездить на то место, куда упал самолет. Даже нашли способ, как это сделать. Но так и не поехали, потому что их 11-летний сын Яспер очень испугался, что с ними что-то случится, и умолял их не ехать.

«Почему хотели поехать?» — спрашиваю. «Понять, что случилось, — отвечает Робберт. — Прожить потерю. Поговорить с местными жителями, спросить, каково им и что они думают. Они ведь тоже пострадали: они находили человеческие останки на улицах, на их дома падали тела. Их находили дети. Это ужасно».

Позже Робберт и Лус написали письмо жителям села Грабово, оказавшегося в эпицентре катастрофы. «И мы получили ответ! — делится Робберт. — Они горевали с нами и благодарили нас за то, что мы подумали и об их горе тоже. Это очень тронуло нас».

Пожалуй, тяжелее всех в семье ван Хайнинген пришлось Ясперу. Вскоре после катастрофы он пошел в гимназию. И поначалу все было нормально, но после трех месяцев у него резко ухудшилась успеваемость, а потом он вообще перестал учиться. Он часто кричал, был злой, с ним трудно было общаться, он боялся всего. Только пообщавшись с другими родственниками погибших в катастрофе МН17 Робберт понял, что это — ее последствие.

Им повезло — они нашли очень хорошего детского психолога. Он объяснил, что катастрофа МН17 — это не только их личное горе, но и горе всей нации, то есть катастрофа национального масштаба, поэтому проживать ее намного труднее, чем любую другую потерю.

На первый прием у психолога Яспер взял с собой фото Эрика, Тины и Зейхера. А вечером, когда был уже в постели, и Лус его укладывала, он произнес: «Мам, мне пришлось сказать психологу, что они мертвы, но ведь они на самом деле до сих пор на каникулах, так ведь?» Лус не знала, как реагировать. Она судорожно думала, что ответить. Наконец нашлась: «Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала, — что они в отпуске или что они мертвы?» Яспер задумался. Потом ответил: «Может быть, тебе следует сказать, что они мертвы, иначе ты будешь врать, а ты мне никогда не врешь».

Яспер еще долго боялся. Он говорил: «Если я сяду в самолет — я умру. Если я сяду в поезд — я умру. В автобус — умру». Психолог предложила им всем вместе поехать в поезде. Они поехали. «Он был очень испуган. Вжался весь, стал маленьким, — рассказывает Лус. 

Ему понадобилось три года, чтобы справиться с этими страхами. Сейчас Ясперу 19. Он высокий красавец-студент с очень крепким рукопожатием. Изучает юриспруденцию.

Брат Робберта Эрик работал в банке, а его жена Тина — учительницей голландского. «Эрика, видимо, выбросило из самолета, — говорит Робберт. — Большую часть его тела нашли сразу, только ноги отсутствовали. А Тина и Зейхер упали вместе с самолетом на землю и взорвались, поэтому их тела были во множестве фрагментов».

Каждый раз, когда находили очередной фрагмент, полиция стучалась в дверь к ван Хайнингенам, чтобы сообщить об этом. И в какой-то момент Робберт и Лус сказали: «Достаточно», — и подписали отказ от информирования.

Семья Эрика жила в том самом небольшом городке-«рекордсмене» Хилверсум, в котором погибли 15 жителей и в котором находится прекрасная скульптура из пятнадцати бронзовых подсолнухов, где маленькие цветки, которые еще не распустились, символизируют детей, а большие — взрослых.

За процессом Робберт следит по лайфстриму. Но когда родственники выступали на слушаниях со своими речами, он тоже был среди них. Там он рассказывал про своих погибших близких, про травму Яспера и Лус, а также про жителей украинского села Грабово. Признают или нет четверых обвиняемых виновными, Робберту не так важно. Для него главное — сам процесс, для него важна правда.

Однажды к ним приходил один российский журналист. Он честно признался, что работает на государство и пишет только то, что они хотят, чтобы он писал. После интервью они посидели, разговорились. Журналист рассказал, что живет в Петербурге, что у него тоже, как и у ван Хайнингенов, один сын. «Милый человек», — заключает Робберт и улыбается.

Была и другая встреча, менее приятная: всего через две недели после катастрофы он был приглашен на встречу сразу с тремя журналистами из России. «Наш друг, священник, сказал: Робберт, будь осторожен, я думаю, это кагэбэшники, — смеется Робберт. — Они пригласили меня поехать на то место, где будут похоронены члены моей семьи. Друг записал номер их машины. Они и правда были очень странные. И это единственный раз, когда я чувствовал себя некомфортно, давая интервью. Их статьи я никогда не видел».

Робберт — старший брат. Эрик был средним. А еще есть младший — Рональд. Когда в этом феврале началась война, Рональд находился со своей украинской подругой Еленой в Киеве. 

Робберт, наверное, изрядно поволновался. Теперь отец Елены находится на оккупированной российской армией территории, поэтому они знают, что там происходит, из первых рук. Восьмой год одна и та же чужая война близко подбирается к семье ван Хайнинген.

«Я не виню россиян, — говорит Робберт. — Это не вина простых людей. Я был бы сумасшедшим, если бы я так считал. Это вина маленькой группы — тех, кто принимают решения. А большинство людей хотят жить в гармонии, кем бы они ни были — голландцы, русские, египтяне». Лус соглашается с мужем: «У Стинга есть песня “I hope the Russians love their children too”. Это было написано во время холодной войны. И сейчас я часто слышу ее по радио. Русские живут в стране, которую мы себе не можем представить. Мы живем здесь, на Западе, мы живем свободно. Или вот когда МН17 упал на землю в Украине, голландцы были очень рассержены на то, что украинцы брали себе вещи из чемоданов. Они называли их идиотами, говорили, что это ужасно. А я возражала: как вы можете говорить о людях там, если вы не знаете, как они живут. Они живут на войне. Там вокруг стреляют, нет денег на еду, на одежду. И тут с неба на вас, на ваш дом падает чемодан. Почему мы так злимся, если они взяли полотенце из этого чемодана? 

История четвертая

Антон Котте (Anton Kotte)
Эйндховен, провинция Северный Брабант
Погибшие: Оскар, Ремко и Миранда (Oscar, Remco, Miranda)

Антон Котте — подтянутый, энергичный пожилой мужчина, быстро движется, быстро говорит, у него потрясающая память на цифры и даты. Невозможно поверить, что ему 78 лет. Как только я переступаю порог его дома, он тут же переходит к делу — ставит передо мной фотографию: «Мой сын Оскар, его жена Миранда и мой младший внук Ремко».

17 июля 2014-го он помнит в деталях. «Это был прекрасный день, — говорит он. — Мы были здесь, в саду, моя жена Хильда готовила барбекю, мы поели. И после этого на своем айпаде я увидел фотографию самолета. И у меня сразу же — сразу! — было предчувствие. Я побежал в дом. Включил телевизор. И там передавали про катастрофу. Тяжело описать, что было. Сначала было невозможно поверить. Мы провели у телевизора всю ночь. Вся наша семья приехала сюда, полный дом людей, мы пытались поддерживать друг друга. Но была небольшая надежда. Я звонил на горячую линию в четверг и в пятницу, но только в пятницу ночью нам подтвердили, что мои дети были на борту. С этого момента мы знали, что мы их потеряли. Так что эта картинка на моем айпаде стала поворотным моментом в моей жизни. 

Неделю спустя всех родственников — более двух тысяч человек — пригласили в большой конгресс-центр. Там был весь нидерландский Кабинет министров. Там были король и королева. Сначала родственникам представили всю известную на тот момент информацию. Затем у них была возможность задать вопросы. И тут, по словам Антона, случился взрыв. Вся их безысходность, гнев, фрустрация вырвались наружу. «Было много шума. Они двигали стулья, выходили из зала. Первый же вопрос был о деньгах — на что хоронить погибших близких. Я был так удивлен: первый вопрос — про деньги! Это длилось часами. Но королева сказала: задавайте столько вопросов, сколько нужно. И всем отвечали». 

Наконец, микрофон дошел до Антона. И он сказал: «Наш долг перед нашими близкими — довести этот процесс до приемлемого конца». На этой фразе Антона встреча закончилась. Возможно, именно из-за этой фразы, спонтанно произнесенной на той встрече, Антон до сих пор активно участвует в деятельности Фонда катастрофы MH17, организует день поминовения погибших и не пропустил ни одного из 67 судебных заседаний. Для него это теперь как миссия.

Несмотря на хорошую профессиональную помощь, его жена Хильда так и не смогла оправиться от этой потери, ни физически, ни ментально. Как говорит Антон, она была совершенно дезориентирована. Она умерла в 2019-м. С тех пор Антон в этом доме один. У него есть еще один сын и два внука, которые, к счастью, живут недалеко.

«Я хочу показать тебе что-то очень важное», — говорит Антон, встает и практически взбегает по лестнице наверх, будто ему 17. Через минуту он возвращается с маленьким детским рюкзачком темно-синего цвета. Я вижу на нем имя его погибшего шестилетнего внука и понимаю, ЧТО это. «Он упал с высоты 10 километров и остался целым и невредимым, — говорит Антон. — Ни одной царапины на нем! Невероятно, да? На нем даже бирка ручной клади уцелела. И внутри все было целое — книжки, ручки, карандаши… Я так рад был! Такая ценность это для нас!»

Сразу после тех каникул Ремко должен был пойти в первый класс. Много-много вечеров бабушка Хильда держала этот рюкзачок на своих коленях, гладила его, даже говорила с ним. В прошлом сентябре Антон брал его с собой на слушания по делу, чтобы показать судьям во время своего выступления.

Эйндховен, в котором живет Антон, — пятый по величине город в Нидерландах. Его называют Городом Света, потому что здесь родилась всемирно известная компания Philips. Из-за того, что во время Второй мировой большую часть города разбомбили, теперь он очень современный — с широкими улицами, высотками. Раньше это был город табака и текстиля, теперь это город высоких технологий и информатики. Здесь же находится драгоценная для всего мира компания ASML — производитель уникального чипового оборудования, недоступного по политическим мотивам для Китая, а теперь и для России.

Сын Антона Оскар работал в Philips Medical Systems, отвечал за закупки комплектующих для медицинского оборудования. Его жена Миранда была бухгалтером.

Антон начинал свою карьеру как учитель начальных классов. Хильда тоже была учительницей. «Но в другой школе!» — подчеркивает Антон. Потом он стал директором школы, а еще позже ушел в администрирование системы образования, много лет сотрудничал с Министерством обороны Нидерландов — разрабатывал образовательные проекты для армейских школ. Объездил полмира, делая подобные же проекты в Германии, Бельгии, Венгрии, во Франции, в Великобритании. «И они до сих пор обращаются ко мне за помощью. Я удивляюсь: я же старый человек. Но они говорят: у вас много опыта. И я продолжаю работать. Поэтому если у меня нет в календаре планов на день, то я чувствую себя некомфортно», — говорит он.

Эйндховен расположен на юге страны. Около 50 жертв катастрофы MH17 были из южных провинций. Именно сюда, в аэропорт Эйндховена, на двух военно-транспортных самолетах были доставлены из Украины первые останки погибших. На летном поле их встречали родственники. Экипажи самолетов стояли тут же, выстроившись в ряд. 

«И в тот же момент, как он это произнес, он все понял. Я посмотрел на него и спросил: “Кристиан, ты пилот этого самолета?” Он кивнул. И больше мы ничего не могли сказать друг другу. Просто стояли без слов. За несколько месяцев до этого на маленькой армейской базе в Венгрии этот пилот показывал мне самолеты, а теперь, по совпадению, он же привез мне моих погибших родных», — вспоминает Антон.

Отсюда, из Эйндховена, длинная колонна из десятков катафалков повезла останки погибших на военную базу Хилверсум, где затем проводилась их идентификация. Люди стояли вдоль всего маршрута по обеим сторонам дороги, бросали цветы, хлопали. «Голландия показала себя очень хорошо», — считает Антон.

Останки привозили еще 11 раз. И Антон всегда был там, в аэропорту.

Главное, чего ждет Антон от судебного процесса, на что он надеется, — что судья определит степень вовлеченности России в эту трагедию: «У России — вернее, я должен сказать, у российских властей — очень специфическое поведение: они обвиняют весь мир именно в том, что делают сами. И они не хотят брать на себя ни грамма ответственности. Они все отрицают».

В январе этого года в Страсбурге на суде Антон впервые встретил делегацию от России. «Они сказали, что им жаль. Услышать такое от русских, да еще публично — это было очень хорошо. Но в конце они сказали: если вы хотите контрибуции, вам нужно запустить юридическую процедуру в России. Я переспросил сидящих рядом: правильно ли я понял? Я даже на знал, как реагировать: аплодировать или смеяться. Ну кто начнет процедуру в России? Конечно, никто! Ведь заранее известен результат! Из России мы слышим только голоса обвинителей. И непонятно, где там правда. Поэтому мне очень жаль простых россиян. Что они делают со своими же собственными гражданами! Мне очень жаль Навального, которого отправили в тюрьму. Для меня это все невероятно. Авторитаризм и никаких прав у людей. А люди… они выживают. Мы в Нидерландах очень богато живем — у нас здесь свобода слова. Мы можем здесь выражать свое мнение абсолютно свободно, и никто нас за это не сажает в тюрьму», — восклицает Антон.

Он считает, что трагедия MH17 должна была разбудить Европу, «но европейские страны решили, что это их, локальные, проблемы, мол, сами разберутся, и продолжили спать: в этом я виню все страны НАТО».

За эти восемь лет в жизни Антона произошло столько всего, чем бы он хотел поделиться со своим старшим сыном, и невозможность этого его очень угнетает. Однажды его младший сын сказал ему: «Я всю жизнь думал, что мы с Оскаром будем заботиться о тебе вдвоем, когда ты постареешь…» Когда Антон думает об этом, он злится.

Но недавно у него появился новый собеседник: через дом от Антона живет женщина, которая родилась в России, а родители ее сейчас в Украине. Она очень за них переживает. Антон говорит, что у них с ней теперь много общих тем для разговоров.

История пятая

Силена и Роб Фредрикс (Silene Fredriksz-Hoogzand and Rob Fredriksz)
Роттердам, провинция Южная Голландия
Погибшие: Брайс и Дейзи (Bryce, Daisy)

Дом Силены и Роба Фредрикс похож на храм памяти: везде, куда ни посмотришь, фотографии их единственного сына Брайса и его девушки Дейзи — красивых, молодых и влюбленных друг в друга. Ему было 23 года, ей 20. «Навеки вместе», — написано на большом портрете ребят, вышитом крестиком по известной на весь мир фотографии.

«Уже прошло восемь лет, а ощущается как вчера, — говорит Роб. — Каждый день, каждый час мы помним об этом». «Их комната до сих пор в том же виде, как была. Я не могу выбросить их вещи. Не могу», — Силена плачет.

17 июля 2014-го она помнит очень хорошо. Она была на барбекю с коллегами, и ее телефон стоял на беззвучном режиме. Когда к ней подошел коллега, протянул ей свой телефон и сказал: «Твоя дочь», — она сразу подумала: или у мужа инфаркт, или с детьми что-то случилось. Дочь не могла говорить. Тогда трубку взял муж. Он кричал: «Дети! Самолет разбился! Ты должна прийти домой!»

«Они не могли до меня дозвониться полтора часа! Я узнала последней, — рассказывает Силена. — Коллеги отвезли меня домой. Тут уже был полный дом родственников. И наш мир рухнул. Всё. Твое сердце разбито. Ты больше не можешь ни о чем думать. Ничего не можешь делать».

Силене 59 лет. После трагедии у нее ухудшилась концентрация внимания, и ей пришлось перейти на более легкую работу и сократить ее до 15 часов в неделю. Ее муж Роб уже был пенсионером, ему сейчас 74. Иногда они оба замолкают и смотрят куда-то вдаль, и когда пауза уже слишком затягивается, и мне кажется, что они давно не здесь, кто-то из них вдруг возвращается и продолжает рассказ.

Всё, что они получили назад от своих детей, — левую сильно обожженную ступню сына и маленький кусочек бедренной кости его девушки. Для них очень важно, что оба ребенка были идентифицированы.

«Мы думаем, что Россия виновата в этой трагедии, Путин виноват, — говорит Силена. — Но с самого начала со стороны России только ложь, дезинформация, отрицание, отсутствие сотрудничества». «Если бы Россия с самого начала сказала: извините, это была ошибка, мы не хотели этого, — мы бы приняли это, — делится Роб. — Но все это вранье сводит нас с ума. Скажите правду!»

В составе небольшой группы родственников, в которую входит и Ханс де Борст, Силена и Роб каждый год, в июне, расставляют перед российским посольством 298 белых стульев, располагая их так же, как это было в сбитом боинге, — с двумя проходами, по два кресла в ряду у окна и по пять в середине. Очень мощное эмоциональное высказывание, которое действует без слов на любого человека, но не вызывает в течение всех восьми лет ни малейшей реакции со стороны посольства России в Гааге.

Первые пару лет они также звонили в посольскую дверь и просили кого-то выйти, чтобы отдать письмо, написанное родственниками погибших. Но никто не выходил. «Они только глядели на нас в щелочку между занавесками», — вспоминает Роб. Тогда они просто клали это письмо в ящик.

Но один ответ все-таки был. Шесть лет назад они написали открытое письмо Путину. Ответил им, конечно, не Путин, а кто-то из «Алмаз-Антея», где делают «Бук». И атташе из посольства лично привез им сюда, домой, это письмо.

«Это был очень грустный молодой парень, его просто послали к нам как посыльного», — рассказывает Силена. «И он сказал, что где-то полчаса сидел в машине перед нашим домом, потому что у него не хватало мужества постучаться», — добавляет Роб. «А что было в этом письме?» — спрашиваю я. «Чушь! — отвечает Силена. — Что “Бук” был украинский и Россия ни при чем».

Силена говорит, что будет продолжать требовать от России правды, пока не умрет. Так и говорит. «Мы не сердимся на россиян — мы сердимся на Путина», — уточняет Роб.

«Это так важно — знать правду, — продолжает Силена. — Что случилось? Кто это сделал? Почему они нажали на кнопку? “Бук” обслуживала российская команда, они были хорошо обучены. Как они могли подумать, что это не гражданский самолет, я не понимаю. Я не верю в это. Для меня очень сложно поверить в то, что это было сделано по ошибке. Ответы на наши вопросы — в России».

«У меня есть вопросы и к Украине, — добавляет Силена. — Они должны были закрыть небо. Там шли реальные боевые действия». «Но они не хотели терять деньги», — считает Роб.

На слушаниях в прошлом сентябре от их семьи выступало пять человек. Суд предоставил слово абсолютно каждому желающему. Говорил Роб, говорила Силена, говорила их общая дочь и его дочери от первого брака. О чем они говорили? О том, что их семья сломана. Что у всех было посттравматическое стрессовое расстройство, у дочерей — панические атаки. Что они чувствуют огромную пустоту. Роб сказал, что для него больше нет будущего, он как будто живет с пожизненным приговором. Силена объясняла, как сильно им нужна правда.

Будет ли кто-то сидеть по этому делу в тюрьме или не будет — теперь это для них не важно. Они полностью доверяют нидерландскому правосудию и примут любой вердикт судьи.

В этом феврале они, в отличие от многих, ничему не удивились. «Мы все эти восемь лет знали, на что Путин способен, — говорит Силена. — Война в Украине никогда не прекращалась, она идет с Крыма. Теперь он делает это открыто, вот и вся разница. Он способен на все. Не знаю, сошел ли он с ума или… Его можно было остановить, но никто не захотел этого. 

Роттердам, в котором живет семья Фредрикс, — крупнейший порт Европы. До войны 13% грузооборота там было из России: сырая нефть, нефтепродукты, уголь, сталь, алюминий, никель. Торговля между Европой и Россией через порт Роттердам оценивалась в 300 миллиардов долларов в год. Сейчас постепенно начинают действовать санкции, которыми Европейский союз отреагировал на войну, и объемы грузов из России сокращаются. Торговля сворачивается.

В крошечном садике у Силены и Роба растет банановое дерево. Бананы оно не приносит — просто для красоты и, возможно, как напоминание об Индонезии, где родился Роб и куда 17 июля восемь лет назад отправились на каникулы Брайс и Дейзи.

«Каждый раз, когда мы видим самолет в небе, мы думаем о них», — говорит Роб. «Вы летаете?» — спрашиваю я. «Мы подождали несколько лет, — отвечает Силена, — и затем с группой других родственников совершили “тест-полет” в Испанию. Было трудно, даже ужасно, на обратном пути мы плакали, но мы сделали это». А четыре года назад они наконец полетели в Индонезию. И там, на острове, на котором были с маленьким Брайсом вместе и который он называл земным раем, развеяли часть его пепла.

У них было острое желание поехать на место катастрофы. Но это невозможно — ни тогда, восемь лет назад, ни сейчас. Теперь они надеются, что если не они, то кто-то из их потомков когда-нибудь, когда это будет безопасно, побывает там. «Зачем?» — спрашиваю их. И Силена отвечает так: «У Роба много членов семьи были убиты в Индонезии во время Второй мировой. Его родители не могли туда поехать, но мы с ним побывали там потом. Привезли цветы. Это важно — чтобы кто-то из семьи принес туда цветы. Принес мир. Принес любовь».

Монстер — Маарсен — Болсвард — Эйндховен — Роттердам,

Нидерланды