Гоголь и погром

Театр «Гоголь-центр» «как бы» закрыт. Обычная иезуитская традиция камуфлировать приговор «кадровым решением» — увольнением худрука Алексея Аграновича. Театр «как бы» закрывали последние пять лет, когда сочиняли «театральное дело».

Процесс завершен по законам судебного театра. В котором «Оруэлл наливает Кафке полный стакан. С горкой. Молча». Ясно, что целью «дела» был сам Серебренников и его вольнодумный театр. По сценарию, написанному не пером — топором, «театральное дело» должно было покинуть стены суда, прийти на улицу Казакова. И вот продюсер Алексей Малобродский, которого почему-то приводили в суд с собакой, получает справку ФСИН о том, что его судимость «снята и погашена», а на следующий день Алексей Агранович и директор Алексей Кабешев практически отстранены от своего дела жизни.

Назначен человек со стороны. Милый сердцу начальников режиссер-консерватор Антон Яковлев, согласившийся возглавить театр, который теперь неизвестно, как будет называться. В интервью назначенца, данном год назад, примечателен пассаж: «Может быть, пора возглавить свой театр? — Наверное, сейчас я к этому уже готов, хотя, как вы сами понимаете, это не от меня зависит. Другое дело, что мало просто взять театр, хочется воспитать своего зрителя, который бы приходил не случайно. Это самое сложное сегодня. Чем и как его «вербовать»?» Как точно подметил сам Гоголь в «Мертвых душах»: «Господи Боже! Какое необъятное расстояние между знанием света и умением пользоваться этим знанием».

За девять лет «Гоголь-центр» превратился в театр высокого европейского класса с крамольным девизом «территория свободы». Аншлаги здесь были буднями (98% — заполняемость зала). 

Как же можно было терпеть этот клочок живой̆ жизни в центре все хорошеющей имперской̆ столицы, засеянной цветочными вазонами, словно уготовлением к пышным похоронам? Этот Центр на Казакова, 8 был лишним, неправильным, неуместным, неумеренно карнавальным — и это в наше-то серо-бурое время, оглохшее под взрывной волной.

Театр Кирилла Серебренникова стал нашим домом, объяснял себе и нам, что с нами происходит. И театральные пророчества — «(М)ученик», «Кафка», «Обыкновенная история» и «Кому на Руси жить хорошо?» сбывались точней и быстрей, чем хотелось бы. Едва ли не каждый из идущих здесь спектаклей дотянулся до каждого постоянного или волей случая оказавшегося здесь зрителя.

Разумеется, спектакли эти были разного достоинства, но все они — цветные и черно-белые лихорадочные сны о сиюминутном и невозможном — об обретении свободы. Или невозможности к ней даже приблизиться. Жгут, раздражают, впиваются терновыми иглами, изумляют градусом актёрской̆ самоотверженности, способности удивлять, соединять несоединимое. Пушкина и рэп, убиенного выпивоху Моцарта — с Каменным гостем, покоящимся в морозильном продуктовом прилавке, Джона Кейджа — со «Службой судебных приставов».

Прощай, Гоголь-центр. Спасибо тебе. За вольный ветер «Сна в летнюю ночь», за ядерную энергию «Машины Мюллер», провидческую философию «Мертвых душ» и «Кому на Руси…», за Ахматову и Мандельштама — наши вечные мрачные рифмы.

За все эти годы радости, переживаний и неоправданных надежд. «Русь, чего ты хочешь от меня?» Да, рифмы пугают… К чему вспоминать, что день рождения Гоголь-центра — 2 февраля — это и день сурка, и день, когда расстреляли Мейерхольда.

Среди последних премьер — спектакль-лаборатория «Берегите ваши лица», посвященный таганковской постановке 1970-го, почти сразу запрещенной цензурой. Сегодня вспоминаем, что приказ «О ликвидации театра им. Мейерхольда» вступил в силу на следующий день после публикации в газете «Правда». В этот же день, 8 января 1938-го, был сыгран последний спектакль. Кстати, играли Гоголя, «Ревизор».

Помню, как в прошлом году параллельно с приговором Навальному и повальными арестами отмечали день рождения театра в красно-черных тонах и дымах. Тот вечер уже был похож на долгое прощание, на любовное свидание под стук командорских шагов. Упавшая восьмерка на заднике напоминала бесконечные восемь с половиной лет, в которые вместилось невозможное число незабываемых спектаклей и встреч. Дух гоголевской печали и отчаянного оборванного веселья уносились со сцены –электрической дугой пролетая над партером, соединялись с галеркой, на которой сидела труппа. И даже Алексею Аграновичу, который вместе с Кириллом Серебренниковым вел вечер, шутить не хотелось.

Вычеркнутые из повестки за ненадобностью слова «верность», «смысл», «достоинство», «порядочность», «отвага» и «совесть» звучали без доли сомнения или иронии. Я бы добавила к ним еще три ключевых для Гоголь-центра: «талант», «правда» и самое дефицитное сегодня — «доверие». Когда зрители не чувствовали дистанции между посылом спектакля и собственными переживаниями, размышлениями о наболевшем, злободневном и вечном.

Двери общедоступного театра открывались в полдень, зрители здесь назначали свидания и деловые встречи. Работали. Выпивали. Дышали. Слушали лекции Валерия Печейкина перед спектаклями. Не расходились далеко за полночь. Театр, как и мечтал Станиславский, воспитал свою публику, превратив ее в сообщество думающих, эмпатичных людей.

Товстоногов выделял в режиссерской когорте уникальных режиссеров-лидеров, способных собрать вокруг себя учеников, единомышленников, создать театр с чистого листа. Ставящих не спектакли-ответы, но спектакли-вопросы. 

Серебренникову удалось создать блестящую труппу, хор солистов. Обычно говорят о новом поколении актеров, юнкерах Седьмой студии, ставших мастерами на наших глазах: Горчилине, Авдееве, Байроне, Кукушкине, Штейнберге. Но вторую жизнь — и какую! — получили и «старики» театра имени Гоголя, сыгравшие в новой труппе едва ли не свои лучшие роли: Светлана Брагарник, Ольга Науменко, Ирина Выборнова. Старейшая актриса Майя Ивашкевич. В «Маленьких трагедиях», которые в последний раз играли на прошлой неделе, именно она возглашала звонкой пощечиной — простодушным «Пока свободою горим!» — в апокалипсическом финале «Пира во время чумы».

Погром Гоголь-центра называют примером отмены русской культуры. Но национальность здесь не имеет никакого значения, это самой культуре ныне определены ампула флагоносцев и «кушать подано».

Вчера на последний спектакль со знаковым названием «Я не участвую в войне» по стихам Левитанского собралось столько людей, что час не могли начать. Пытались как-то всех рассадить — в проходах, на лестницах. Участник этого спектакля Александр Филиппенко написал в соцсетях:

«Послушайте!
Ведь, если театры
Закрывают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
закрывался хоть один театр?!» –

С этими словами мы выбегали к Любимову на капустнике в честь 5-летия Театра на Таганке в 1969 году. Вот фотографии — с легендарной сцены Таганки и тут же рядом — с изображением Любимова, с Веней Смеховым, Аллой Демидовой с Лёшей Аграновичем… но это мы уже в Гоголь-центре, ярком, полном энергии, светящемся театре — Звезде! И снова безвестному, безликому «кому-нибудь» нужно его закрыть. Как причудливо тасуется колода карт — не думал, что увижу повторение истории, да ещё и на фоне гибели людей и уничтожения городов, когда меркнет всё остальное».

На сцене артисты разных поколений: Филиппенко и Горчилин, Стоянов и Кукушкин, Агранович и Иртеньева читают стихи и воспоминания Юрия Левитанского, «поэта личного отчаяния», как сказал Давил Самойлов. И тема личного стыда, персональной ответственности за происходящее с твоей страной, с миром — стучит в висках этого спектакля:

«…и звучат непривычно — / теперь уже в первом лице / — роковые глаголы.

Это я, а не он, это ты, это мы, / это в доме у нас, / это здесь, а не где-то».

Потом была нескончаемая овация, на сцену вышел весь театр, слезы в зрительном зале, слезы на сцене. Скандирование «Спа-си-бо!»…

Быть свободным сегодня — непозволительная роскошь, почти преступление. За попытку свободы, сохранение спектаклей Кирилла Серебренникова театр ликвидировали. Бог весть, что будет теперь в доме по адресу Казакова, 8. Кто знает, что будет с актерами, вряд ли они здесь останутся.

В финале Алексей Агранович и Алексей Кабешев объявили о закрытии проекта «Гоголь-центр».

Спасибо всем. Сезон окончен. Театр окончен. Занавес.