Саша Батурин — уроженец небольшого города Бирска. Он окончил общеобразовательную школу № 3 и высшее танковое училище в Казани, а затем по распределению приехал служить в военную часть в Воронежской области. Там он командовал взводом контрактников и получил звание старшего лейтенанта.

«Он с седьмого класса готовился поступать в танковое училище. Не пил, не курил, занимался спортом. Если вы поговорите с кем-нибудь из его учителей, вы услышите о море доброты, которую он всегда им дарил. Когда он приезжал в отпуск, всегда шел в школу с цветами, тортами, шампанским повидать своих учителей. А когда поступил в танковое училище, ему было тяжеловато, конечно, это же военное учреждение. Но закончил он его без каких-либо нареканий. Он там выступал в культурных, спортивных программах, большую работу в части проводил. Еще он участник танкового биатлона, о нем писали в газете «Красная звезда». Он был очень ответственный товарищ, очень. Поэтому он и вернулся на передовую после того, как был контужен (в ходе наступления России на Украину — ред.). Я с ним тогда разговаривала, он рассказывал, что у него в ушах шумит и болит голова. Я ему сказала, что надо лечиться, а он ответил: «Ничего, прорвемся». Не мог он свой личный состав оставить, не мог своих ребят оставить, очень переживал», — рассказала мама Саши Людмила.

В феврале Александр из Воронежа вместе с сослуживцами поехал в Белгородскую область «на учения». По словам Людмилы, сын не сообщал никаких деталей о своей работе, а их телефонные разговоры длились считанные минуты: «Мам, я жив, здоров, со мной все хорошо». Военная часть, в которой служил офицер, принадлежала к Западному военному округу — те самые танки с буквой Z.

«Они уехали туда в феврале. Где, вы думаете, они спали? Им там раскладушки, что ли, приготовили спать? Нет, естественно. Под открытым небом спали на броне. Но это то, как я предполагаю, потому что, если я задавала ему вопросы, он мне говорил: «Мам, некорректный вопрос». 

Он сразу уводил тему, потому что не имел права мне такое говорить, тем более на той стороне. Он быстренько-быстренько и все: «Мам, я жив, здоров, я вас люблю». Если я начинала задавать какие-то вопросы, он обрубал меня. Это же спецоперация, я же тоже это понимаю. Я, конечно, старалась что-то узнать. Но что он мне мог сказать? «Все хорошо, все нормально», — говорит Людмила.

«Мне даже неизвестно, куда и как они входили, но я знаю, что они были под Изюмом, под Мариуполем. То есть они были во всех этих тяжелых боях, но я точно не знаю, где, когда и что, потому что я гражданское лицо. Кто мне будет говорить, где они были? Я в недоумении. Это какая-то несправедливость. Если мой сын отдал жизнь на этой «спецоперации», его просто взяли и списали как без вести пропавшего, хотя все при этом говорят, что они все видели», — на этих словах мама Саши заплакала.

«С двух сержантов есть что-то, а от моего сына даже пуговицы никакой нет»

По словам Людмилы, сын перестал звонить седьмого апреля. Как ей позже объяснили в воинской части, 11 апреля Саши уже «не стало»: погиб под деревней Каменка в Луганской области из-за детонации боекомплекта в танке.

17 апреля к Людмиле домой пришел военком с бумагой, в которой говорилось, что родителям Батурина необходимо сдать «биологический материал», чтобы удостовериться, что в танке погиб именно их сын. И после того, как пришли результаты анализов, оказалось, что среди останков из танка Батурина не было. Где он — неизвестно.

«Военком сказал, что танк с его экипажем был подорван: в нем был он, старший лейтенант, и еще были два сержанта. Это со слов человека, который сейчас временно исполняет обязанности командира части, потому что самого командира полка убили еще при моем сыне во время военных действиях там. Он объяснял, что у него нет связи с передовой, но все утверждают — командир батальона и многие офицеры, солдаты, военнослужащие, контрактники, — что они видели, как будто бы диверсионная группа [Вооруженных сил Украины] напала на них, подкралась, и они не успели отразить удар. Они прыгнули в танк для того, чтобы отразить удар и не успели. То есть в них выстрелили, и произошла детонация уже их боекомплекта, то есть свои же снаряды взорвались. И они объясняют это тем, что был мощный взрыв. 

Меня знаете, что удивляет? Почему с двух сержантов есть что-то, а от моего сына даже пуговицы никакой нет, понимаете? Все по нулям. Это вообще как-то немножко не складывается. Я понимаю, взрыв, от тела может вообще ничего не остаться, но в конце концов, а почему от двоих осталось, а от моего сына нет?

Останки одного сразу «сверили» с мамой, она забрала то, что осталось от ее сына. Второй оказался круглым сиротой. Там посложнее доказывать, что это он. То есть надо какие-то личного характера вещи: волосы и зубная щетка с его квартиры, например. Я сдала, конечно, весь нужный материал: ногти, волосы, кровь. Этот пакет военкомат отправил в ростовский госпиталь военный, который принимает это все. Они там сравнили это с останками. Сказали, что с тем материалом, который к ним поступил, вообще нет общих данных, ноль совпадений. То есть вообще ничего родного, близкого нет. Я, конечно, встрепенулась и как-то более-менее понадеялась, что, может быть, еще живой.

Может быть, он не добежал, может, его откинуло взрывной волной, он не успел сесть. Его до этого один раз вытаскивали уже из танка без сознания, его контузило, и его отправляли в госпиталь там, в Луганске. Он тогда пришел в себя и вернулся на передовую. Я говорила ему: «Саша, тебе надо лечиться». А он объяснил мне: «Я не могу лежать на кровати, пока мои сослуживцы воюют». В общем, он вернулся, уже будучи контуженным. Я просто могу предполагать, что, возможно, была вторая контузия… Я, конечно, с холодной головой воспринимаю это. Я понимаю, что он мог погибнуть. Понимаю. Но просто немножечко вот эта надежда есть. Думаю: а если его в плен взяли в бессознательном состоянии? Ну раз нет материала, сходного с моими данными? Ну, не сходится! Хотя они, как они говорят, изъяли останки трех людей. Почему же третий человек не сходится со мной? Я этого не могу понять. В общем, я сейчас договариваюсь с военной частью, чтобы они отправили еще раз запрос к нашему военкому, чтобы я еще раз сдала материалы и кровь, и уже вместе с биологическим отцом», — рассказывает Людмила.

Как устроена «пороховая бочка» в танках?

В танках T-72, T-80 и T-90, которые использует Россия в войне с Украиной, толщина бортовой брони составляет 50 мм, а боекомплекты расположены прямо внутри корпуса под экипажем. Таким образом, если в борт танка попадет практически любой снаряд, весь экипаж погибнет из-за детонации боекомплекта. Например, от выстрела ручного противотанкового ракетного комплекса Javelin у российского танка буквально вырывает башню.

По сути, в российском танке весь экипаж постоянно находится на «пороховой бочке». Для сравнения, в американских танках «Абрамс» и немецких «Леопард-2» запасные снаряды хранятся в задней части танка, а не в самом корпусе. Российские конструкторы попытались повторить западную конструкцию в моделях Т-80 «Черный орел», Т-95 и Т-14 «Армата», но из-за недостатка финансирования такие танки в лучшем случае присутствуют только на парадах.

«Мне никто не позвонил, никто мне ничего не объяснял»

По словам матери Саши, ни один из командиров не вышел с ней на связь. Только психолог войсковой части № 91711 (там служил ее сын) Габиб Алиев, смог немного прояснить ситуацию — да и тот вскоре после разговора перестал брать трубку. На звонок «Новой газеты. Европа» Алиев также не ответил.

«Все номера, на которые я звонила, стали недоступны. Но я понимаю, сейчас такое время, им не до меня, и работы, наверное, там много. Действительно, потом я уже не могла связаться ни с кем, потому что всегда были недоступны номера. А может быть, мой телефон внесли в черный список», — говорит Людмила.

Женщина написала письма с просьбой найти сына в военную прокуратуру Воронежского и Уфимского гарнизонов. В начале июня из Уфы пришел ответ, что обращение перенаправили в ведомство в Воронеже. Она писала и президенту России — там ее письмо передали в ведение минобороны. 

«Никто мне ничего не предлагает. Я сама бьюсь как рыба об лед. Я сама пытаюсь куда-то написать, обратиться за помощью. Мне никто не звонил и ничего не говорил, никто абсолютно.

Сын же государственный человек был. Ему было 25 лет, но он вернулся после контузии, чтобы дальше продолжать выполнять долг перед Отчизной. Он ведь не как другие офицеры побежал, быстренько лег на кровать, — он будучи контуженным вернулся, вернулся! Вы понимаете, это уже о многом говорит. И сейчас он в части числится как будто без вести пропавшим, хотя у этого временно исполняющего обязанности есть рапорта этих всех очевидцев, которые видели, как танк взорвался. Они видели, как он туда сел. О каком «пропал без вести» можно тогда говорить? Они хотят меня до суда, что ли, довести? И я должна доказывать, что мой сын, будучи с ними, там воевал. Господи, как это все… Это же вообще абсурд. Почему я, мать, потерявшая сына, такого сына?.. На горячую линию министерства обороны я звонила, но они ответа так и не дали, хотя, конечно, обещали», — говорит Людмила. На протяжении практически всего разговора она плачет.

«Военком приехал с этой бумагой, чтобы я сдала биологический материал на подтверждение останков этого танкового экипажа, и они все были уверены, что у меня все подтвердится. Военная часть была уверена абсолютно, но, когда получили отрицательный ответ, они все были в недоумении, я так понимаю.

Я даже эту бумагу не прочитала, я сразу разрыдалась. Военком меня, конечно, сразу же начал успокаивать. Он говорил: «Людмила Павловна, давайте, не расстраивайтесь. Бывает так, что там 50 на 50, надо, чтобы все подтвердилось». Вот видите, это не подтвердилось. А что мне теперь делать? А где мне сына искать? А если он действительно со своей контузией попал в плен? А если он где-то в госпитале лежит в бессознательном состоянии? У меня столько вопросов напрашивается. Почему эти люди тогда утверждают, что они все видели?

Я разговаривала с врио командира, и он вообще ни на какие вопросы мне особо ничего не ответил. Мне никто не позвонил, никто мне ничего не объяснял. Я старалась сама, искала телефоны и пыталась найти тех людей, которые что-то видели. 

Почему мне часть не дает никаких объяснений? Меня только через третьи лица связали с этим психологом части, который, конечно же, мне посочувствовал, и в утешение сказал, что мой сын был настоящим мужчиной, настоящим офицером, что таких людей мало. Про диверсионную группу рассказал мне именно психолог части, и больше я ничего не знаю. Опять я была удивлена.

Я гражданское лицо и, конечно, не понимаю в стратегии, но… Диверсанты подкрались — а где были часовые? Почему эти диверсанты так близко к танку подошли, и мальчишки не успели отразить удар? Вот сколько вопросов напрашивается. Я не могу всего этого понять. Понимаю, они свой долг выполняли, прыгнув в танк. А отразить удар, чтобы не было больше гибели, не успели? Или как? Или что? Вот эти мальчишки тоже погибли с ним, но они были уже контрактники. Вот эти два мальчика, Воробьев, останки которого мама уже забрала, и сирота Уколов. Эти два сержанта тоже молоденькие, не знаю сколько им лет там было».

«Мне самое главное — найти сына»

«Я настояла на повторной экспертизе. Если она сейчас не подтвердится, я руками разведу. Я прямо даже не знаю, как быть. Может быть, похоронная бригада не собрала весь материал по танку? А почему по двоим сержантам собрала, а по моему даже никакой капельки нет? Вообще абсолютно никакой капельки, понимаете? Мы же еще дополнительно ездили в Ростов сразу же после этого, я сдавала слюну, дополнительный мазок из ротовой полости непосредственно капитану, который работает с этими материалами. Он как раз помогает, там же гражданские лица всем этим занимаются. То есть я дополнительно ездила в Ростов, все сдала, и все равно никакого ответа никто дать не может. Ни по каким данным я не подхожу, опять не подхожу. А если он живой? А если он где-то в госпитале валяется в бессознательном коматозном состоянии? А часть его не ищет. Они его списали как подорванного и все».

В бумаге, которую в апреле принес военком Людмиле, не говорилось, в каком статусе находится Батурин — только то, что необходимо сдать биологический материал для подтверждения останков сына.

«Так делают со всеми танкистами, которые умерли от взрывов. Там же нельзя ничего узнать, там остаются только куски мяса. Там же действительно остаются только останки: руки, ноги, кисти. У кого-то только кишки или что-то еще. Вы понимаете ведь, какие останки после взрыва остаются? Если не осталось лица, то их опознают именно по биологическому материалу родителей. Вот как раз по экипажу моего сына они сделали такую проверку, потому что там лиц не осталось после такого взрыва. Но я тоже не могу понять. Я к третьим останкам вообще никак не подхожу. Этот товарищ, когда мы ездили в Ростов, мне сказал, что такое ощущение, как будто моего сына в танке вообще не было. По нулям, по нулям!» — рассуждает Людмила.

«Я не знаю — должны же как-то искать. Я не могу найти ни живого сына, ни останков, ни мертвого. Понимаете, это государев человек, а он исчез, как дымок, на передовой при военных действиях. Мне самое главное — найти сына. Я понимаю, я иллюзий никаких не питаю, что он может быть жив. Я не питаю иллюзий. Он считал, что он работает, это была его профессия. Я если его подолгу расспрашивала «Саша, как там, что там?», «Мы работаем», — вот его ответ».

***

По подсчетам «Медиазоны», «Русской службы Би-би-си» и команды волонтеров, в Украине погибли более 3798 российских солдат. Такие выводы можно сделать лишь по открытым данным, все эти люди идентифицированы и захоронены. Однако только лишь известные истории Саши Батурина и срочников, служивших на крейсере «Москва», показывают, что в рядах российской армии есть еще множество неучтенных, безымянных погибших солдат. И их гибель, кажется, никто (даже в Минобороны РФ) не собирается документировать.

Утром 12 апреля Генштаб Вооруженных сил Украины отчитался, что в Луганской и Донецких областях было отбито шесть атак, уничтожено четыре танка, пять единиц бронетехники, двадцать шесть автомобилей и восемь артиллерийских систем противника. Телеграм-канал «Оперативный ЗСУ» ночью с 11 на 12 апреля сообщил о разгроме российских танков с символикой V. В украинских телеграм-каналах, публикующих информацию о погибших солдатах ВС РФ, фамилию Батурина не упоминают. Информацию о том, где находится Саша, жив он или мертв, должны сообщить семье российские власти.

«Новая газета. Европа» направила запрос о местонахождении Батурина Александра Альбертовича, офицера войсковой части № 91711, жетон № Э049790, в Минобороны РФ и в военную прокуратуру Уфимского гарнизона в Башкортостане.