«Наверное, гадаешь, как мы тебя нашли?»

У меня тоже был такой опыт. Меня задерживали в метро благодаря системе распознавания лиц.

Был 23 день войны, 17 марта, за несколько дней до этого мэр Москвы Сергей Собянин отменил обязательный масочный режим в столице. Почти сразу после заявления Собянина стали появляться новости о том, что сотрудники метрополитена требуют от пассажиров снимать маски. Тогда же в сводках ОВД-Инфо все чаще писали об активистах, которых поймали в метро благодаря системе распознавания лиц. Некоторые правозащитники и вовсе говорили, что мэр принял решение об отмене ковидных правил как раз для того, чтобы было проще искать активистов и «неблагонадежных» людей в период частых протестных акций. 

А я с начала войны работала на нескольких антивоенных митингах. Из-за того, что силовики тогда массово приходили к журналистам и активистам, я не чувствовала себя безопасно в Москве и старалась пореже спускаться в метро, потому что, во-первых, о технологиях слежения, которыми так гордится столичная мэрия, была наслышана. Ну и потом у меня были некоторые личные причины не выходить в те дни на улицу.

Систему распознавания лиц запустили в московском метрополитене в 2018 году. Когда этот проект был в пилотной стадии, власти заявляли, что система поможет находить преступников, и только для этого она и предназначена. Технологию разработал Сбербанк совместно с компанией VisionLabs. Спустя месяц после запуска, зампред правления банка Станислав Кузнецов заявлял, что благодаря системе распознавания лиц были пойманы 42 преступника, при этом многие из них якобы находились в розыске на протяжении нескольких лет. Помимо этого, с 1 сентября 2020 года в Москве начала работать система «Сфера», которая также распознает людей в розыске и за несколько секунд оповещает полицию в метро, после чего их задерживают. «Со «Сферой» затеряться в потоке людей в городском транспорте больше не получится. Система преобразовывает лицо пассажира, прошедшего через турникет, в уникальный биометрический ключ и сверяет с базами правохранителей. Если человек находится в федеральном розыске, система распознает его и в течение нескольких секунд оповестит сотрудников полиции», — так в московской мэрии описывали принцип работы системы. 

В 2019 году общественная организация «Роскомсвобода», деятельность которой направлена на защиту цифровых прав граждан, потребовала ввести мораторий на использование систем распознавания лиц, потому что они являются «технологиями двойного назначения и должны быть запрещены до тех пор, пока не будет обеспечена полная прозрачность и безопасность их использования для граждан». Однако это ни к чему не привело: каждый год мэрия Москвы выделяет бюджетные деньги на установку все большего количества камер с системой распознавания лиц. 

* * *

… В тот день, 17 марта, я решила устроить первую за долгое время вылазку из своей квартиры, чтобы в последний раз встретиться с другом, который на следующий день должен был уехать из страны.

Было довольно холодно, я была в огромной черной зимней куртке, в шарфе, похожем на арафатку, которым я обмотала лицо, в маске и больших наушниках. Волосы также закрывали часть лица. Мне нужно было доехать от метро «Аэропорт» до центра, на «Китай-город». Помню, я тогда нервничала из-за того, что действительно выглядела довольно странно среди людей с открытыми лицами. Морально готовилась, что сотрудники метрополитена могут попросить меня снять маску, репетировала в голове диалог с ними. Но вроде поначалу пронесло. Станция «Аэропорт», видимо, не оснащена так, как огромный центральный «Китай-город». Возможно, из-за этого у меня не возникло никаких проблем, когда я зашла в метро. 

Все было хорошо ровно до «финишной прямой». Я быстро шла к выходу из «Китай-города». Прямо у лестницы, ведущей в город из перехода метро, меня кто-то схватил за плечо.

— Здравствуйте! Вы знаете, что находитесь в федеральном розыске? — спросил меня молодой полицейский, все еще держа свою руку на моем плече. — Я очень долго за вами бежал, вы так быстро ходите, наверное, еще не слышали меня из-за наушников. 

«Вау, то есть у него даже нет сомнений, что я — это я, несмотря на то, что я буквально вся обмотана. Если бы я сама себя со стороны увидела, не узнала бы», — крутились мысли в моей голове.

— Снимите, пожалуйста, маску и покажите свои документы, — попросил вежливый полицейский. 

Маску я сняла, паспорт показала. Пока он разглядывал мой документ, сверяясь с чем-то в своем телефоне, подошел второй сотрудник полиции. 

— Потеряшка нашлась! — радостно объявил он второму силовику. — Пройдемте с нами. Будем оформляться. Знаете, кто и за что вас объявил в розыск?

Я догадывалась, очень испугалась и постаралась расположить к себе полицейских. Розыск был связан с моей личной семейной ситуацией, меня объявили пропавшей без вести, к работе в российской «Новой газете» это не имело отношения, и уж, конечно, меня не разыскивали за преступления.

После задержания меня провели в полицейскую комнату, такие есть на каждой станции метро, про себя я всегда называла их «полицейскими будками». Думаю, любой человек, кто хоть раз ездил в московском метрополитене, видел такие. Обычно в них можно увидеть напуганных мигрантов. В тот день в этой «будке» я сумела расположить к себе полицейских. Они отвечали на мои вопросы и — больше из любопытства — задавали свои. Мне показали анкету в розыскной базе. В ней была моя фотография из старого паспорта, на которой мне 14 лет (сейчас мне 22). Мне бы хотелось думать, что я поменялась внешне за восемь лет, но вот видите, как.

Молодой полицейский, который почему-то был в кураже, радостно спросил меня, без стеснения переходя на «ты»:

— А как эти камеры меня узнали? — я задала, кажется, глупый вопрос, потому что полицейские начали смеяться. — Я же в маске и шарфе…

— Ты из-за этого так оделась что ли? Это не поможет. Системе хватит и твоих глаз, чтобы сработать и понять, что ты — это ты. Но вообще, тебя мы как раз еще лучше узнали из-за твоего шарфа. Ты на камерах в городе много раз в нем появлялась, поэтому в ориентировке указано, что ты можешь быть в черно-белом шарфе. 

Тот шарф я тогда мысленно прокляла сто раз (и, к слову, больше никогда его не надевала). В полицейской комнате я просидела три часа, мы ждали, пока за мной приедет наряд из ближайшего ОВД. Сотрудник полиции объяснил мне, что это стандартная история: если «потеряшка» нашлась, ее везут в отдел полиции, чтобы оформить протокол. Там нужно будет объяснить полицейским, что тебя объявили пропавшей без вести без весомой причины, что ты в полном порядке и хочешь, чтобы розыскное дело было закрыто.

В будке было невыносимо жарко, я думала о людях, которые сюда попадали до меня, мне их и до этого было жаль, а после того, как я посидела сама, стало еще жальче. Вежливый полицейский пытался меня развлечь и отвлечь, чтобы я не нервничала: с собой у меня был лишь старый кнопочный телефон без выхода в интернет, поэтому он дал мне свой телефон, назвал его пароль, чтобы я могла разблокировать и «потыкать там везде». Дал мне даже подержать полицейскую дубинку. 

— Думаешь, бил я ей кого? Не бил. Я вообще из полиции ухожу через две недели, не буду больше ментом, тебе не за что будет меня ненавидеть.

После долгого ожидания, наконец, приехала полицейская из ОВД:

— Что, нашли потеряшку? Ну, поехали.

В отделе полиции я провела еще два или три часа. У меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и анфас, прямо как в фильмах, и заставили написать объяснительную о том, что я физически-психически здорова и хочу, чтобы меня сняли с розыска. Конечно, все было бы не так просто, окажись я в федеральном розыске из-за журналисткой деятельности или из-за активизма — но в тот день я интересовала полицейских в другом качестве. 

После этого спуститься в следующий раз в метро я решилась только через два месяца — чтобы добраться до автобуса, который шел в сторону границы.