— Командование с нами встретилось после того, как мы подняли волну в самом начале, разговаривая с журналистами. Нас начали приглашать на беседу. Кто смог приехать в Севастополь, тот встречался с командующим [Черноморским флотом адмиралом Игорем Осиповым лично]. Не один на один, а человек 10 их там было: представители военной прокуратуры, администрации города, психологи какие-то. Начиналась встреча для всех одинаково: «Крейсер будет признан участником специальной военной операции. Ребята все герои, им будут присвоены медали мужества (вероятно, речь идет об Орденах Мужества — прим. ред.)».

Перед тем, как пойти на беседу, я позвонила в Минобороны РФ и поинтересовалась, в каком статусе находится мой сын. Это было после того, как они объявили официальные данные. Мне сказали, что в списках без вести пропавших, раненых или погибших мой сын не числится. Спросила, что это значит. Мне ответили: «Значит, он в строю». Прихожу на беседу, мне говорят это вступительное слово про героев, боевые действия и т.д. — главное, чтобы мы сами признали детей погибшими.

Объясните, говорю, почему у Минобороны РФ мой сын не числится ни в одном списке вообще? И сообщают, что он в строю. Он так удивился и сказал, что уточнит, почему они так говорят. Спрашиваю, есть ли вероятность, что где-то был плот, лодки, что их отнесло и они могли попасть на другую территорию? Он на меня посмотрел, еле смех сдержал, и сказал: «Нет, нет, такого быть не может».

На следующий день я снова позвонила в Минобороны. Снова сказали, что в списках не числится, перечислили списки и еще добавили слово «пленных».

Дальше во время беседы с командованием мне долго пытались доказать, что срочники не участвовали в боевых действиях. 

Спрашиваю, экипаж весь находился на тот момент? Говорит, ну да, весь. Значит, каждый член экипажа был подвержен тому, что могло произойти. Были подвержены опасности все.

Из БЧ-5 (машинное отделение) несколько человек пропало. Нам, родителям, один и тот же капитан 3-го ранга все время рассказывает разные истории. Меня он пытался убедить, что у меня ребенок задохнулся от дыма. Другой маме он рассказывал, как лично выводил из машинного отделения людей, но два человека из этой цепочки посередине куда-то пропали и найти их не смогли. Я говорю, насколько я понимаю, там узкие проходы и следующий идущий человек запнется, если кто-то упал. Он кивает и соглашается.

При этом офицеры плачут, рассказывают все в красках. А у них ни царапины, ни ожога. Еще говорят, что тяжело раненых нет. И тут же кто-то сзади сидит и говорит: «Ой, вы бы видели, какие у нас есть [раненые] в госпитале».

К 9 мая мы поняли, что вообще не происходит никакой поисковой операции. Спросила своего знакомого, который там тоже работает, служит. Он сказал: «Какая поисковая операция? Вообще никакой операции нет. Нам бы, по-любому, кто-нибудь проговорился или сказал». Получается, что они тянули время. Сказали, что ведется поисковая операция, а мы и сели ждать, ни с кем не общались.

Госпитали вообще не разговаривают с нами. Когда называешь им фамилию из списка, они все время забивают на компьютере, говорят «подождите-подождите» и уходят. Потом возвращаются и говорят, что нет такого. При этом когда я звонила по телефону, у меня не спросили ни имя, ни дату рождения ребенка. В ФГБУ «Главный военный клинический госпиталь имени академика Н.Н. Бурденко кто-то один раз дозвонился, пока можно было. Там сказали, что есть тяжело раненые и неопознанные. Мы так и предполагали, потому что по расспросам есть тяжелые, есть те, кого на носилках несли, они не могли идти. Есть с осколочными ранениями, голова повреждена. Есть в таком состоянии что не помнят как они вообще попали в госпиталь. А командование утверждает, что раненых вообще нет.

Потом к нам начали приходить через военкомат извещения: «С прискорбием извещаем, что ваш сын без вести пропал в результате катастрофы». А следом приходит уже составленное заявление, написанное за меня. Там указано, что я признаю, что тело моего сына не обнаружено в связи с тем, что была катастрофа. Приглашают это заявление подписать и говорят, что есть свидетели, которые видели, как сын находился на крейсере в тот день, но куда он исчез, никто не видел. У меня у самой этого нет на руках, я даже за ним не пошла и сказала, что ничего подписывать не буду. А мне звонят и говорят, что «уже три семьи подписали заявление, тоже приходите напишите, чтобы сразу в суд, чтобы долго не затягивали». Меня даже не спросили, готова ли я такое заявление подписать, что я добровольно признаю своего сына погибшим…Даже не погибшим. 

В конце там говорится, что мне предоставят адвоката, после чего я претендую на получение страховых. Получается там чуть больше 7 млн. Я сказала, что я никуда не приду.

Созвонилась с папой одним, ему сын сказал, что у них забрали военники и прописывают там, что участник «специальной военной операции» и боевые насчитывают. А нам приходит заявление без указания, что они участники операции и погибшие, написано «умершие». Как за хлебом пошел человек и — пропал.

Капитан 3-го ранга говорил: «У нас подписка, но я вам все равно скажу по секрету». Я еще удивилась, что первой встречной вот так рассказывает. Сказал про ракеты и про то, что их пять дней потом продержали, допросы были, комиссия приехала. При этом вышел ко мне такой красивый, не видно, что он пять бессонных ночей провел, хотя сказал, что его только сегодня выпустили. У меня ребенок когда выходил с крейсера иногда, он был прямо уставший, замученный. Он уже думал, когда этот срок службы закончится, чтобы забыть об этом навсегда. Видимо на срочниках они там выезжали. Он не жаловался, но я видела по нему, что происходит. А потом другие родители подтвердили, что весь крейсер на срочниках держался.

Командир в результате сказал, что было три ракеты: одна пролетела мимо, две попало. Одна прилетела в машинное отделение, другая, по-моему, в столовую. Я показала фотографию ребят, он сразу всех узнал, 500 человек в лицо. БЧ-7, БЧ-2, БЧ-5 — он всех вспомнил! Говорит, все были, да, и там бесполезно искать.

Легко раненые мальчики в госпиталях даже при сопровождающих говорили, что у них подписка, но они скажут, что было две ракеты. Мы решили, что это просто легенда, потому что как подписка о неразглашении и они нам всем об этом говорят? Сначала по времени путались: кто-то говорил утром [попали ракеты], кто-то вечером, кто-то днем. А потом видимо вырисовалась у них единая система и все называли примерно промежуток с половины третьего до трех.

Рассказывали, что при учениях даже у них заклинивало дверь. И ребята просили по внутренней связи, чтобы им открыли. И в этот раз [когда попала ракета] дверь тоже заклинило. И они уже оттуда не могли выбраться, потому что очень много было дыма и за ними уже никто не спускался. Рассказывали историю, что моего сына выкинуло через иллюминатор. Потому что когда пошло задымление, срочников начали выбрасывать через иллюминатор. Но так как вода холодная и крейсер двигается, могли и под винты попасть, и на воде долго не удержаться.

Капитан мне сказал, что они долго боролись за живучесть, потом поняли, что там уже все, разрешили всем прыгать за борт. Начали сбрасывать плоты. Потом они спустили свой катер с крейсера. Потом я уже слышала другой рассказ о корабле, который пришел спасать. И что крейсер не был спущен, якобы там что-то сломалось.

Всех не покидает ощущение, что ребята где-то есть. Потому что очень много несостыковок. Если бы нас вызвало командование и всем рассказало одну версию… Но то, с чем мы все столкнулись, это ни в какие ворота.

Пропал без вести в открытом море и не являлся участником боевых действий

Родственникам 19-летнего Мухаммеда Муртазаева, который проходил военную службу по призыву на крейсере «Москва», тоже предлагали подписать документы о том, что он считается «умершим в результате катастрофы». Мать Мухаммеда, попросившая не называть ее имя, ясно дала понять, что ничего подписывать не будет.

— При обращении к руководству Черноморского флота РФ нам не давали никаких ответов на наши вопросы, игнорировали, — рассказывает мать срочника. — Полагаю, командование Черноморского флота в нарушение устава и других нормативно-правовых актов не исполняет своей обязанности по незамедлительному информированию близких родственников военнослужащего о его состоянии. Не предоставляется информация об эвакуированных с корабля, которая, однозначно, могла быть собрана за 40 дней, прошедшие со дня затопления крейсера. Спустя 11 дней, 24 апреля, нас вызвало командование Черноморского флота на беседу. 

Нам сообщили, что мой сын входит в список без вести пропавших военнослужащих. При этом в письменном виде эта информация не предоставлялась. Мы также обращались в Военный комиссариат Республики Крым и 29 апреля получили ответ: «Извещаю вас с прискорбием о том, что ваш сын <…> Муртазаев Мухаммед Серверович, проходивший военную службу по призыву, пропал без вести в результате катастрофы в открытом море на гвркр [гвардейском ракетном крейсере] «Москва» 13 апреля 2022 года». Только спустя 10 дней после произошедшего спохватились создать команду по информированию родственников, и каждый день я слышу один и тот же заученный текст про то, что водолазы спускались, прошли участок и никого не нашли. 

***

В начале мая военная прокуратура заявила в ответ на обращение Дмитрия Шкребца, что его сын — срочник Егор Шкребец — объявлен «безвестно отсутствующим» в воинской части. В ведомстве утверждают, что корабль, на котором Егор проходил службу, «не входил в территориальные воды Украины» и не участвовал в «специальной военной операции». На своей странице во «Вконтаке» Дмитрий пишет, что во время происшествия на корабле офицеры спаслись первыми.

Власти Украины сообщили 13 апреля, что по российскому крейсеру нанесены удары ракетами «Нептун». На следующий день Минобороны РФ подтвердило взрыв на крейсере, но заявило, что на борту сдетонировал боекомплект, моряков эвакуировали, а сам крейсер «сохранил плавучесть». Затем российское министерство заявило, что «Москва» затонула при буксировке в Севастополь в условиях шторма.