Камера смотрит в номер

Года четыре назад я была на свидании в орловской ИК у целой семьи предпринимателей, севших (сегодня, слава богу, уже вышедших по УДО) за реализацию кондитерского мака. Написала про их быт, условия, напомнила про дело. После моего отъезда «Новую газету» колония на время запретила в обороте в прямом смысле слова. Сделала так, чтобы почтальон ее не приносил. Делов-то.

«У нас один номер на всех гуляет. В перепечатке родные прислали. Сначала женская колония прочла, потом мужская, что поблизости. Ходила по рукам реально газета…» — звонили мне мои булочники.

…Во времена, когда «Новая газета» еще выходила в России, случались моменты, когда я считала родную редакцию чрезвычайным снобом. Все из-за довода о том, что «печать себя уже изживает», что «бумагу никто сегодня не читает, кроме 90-летних стариков и старушек», и что упор надо делать на сайт. Иногда по указанной причине часть моих материалов про тот или иной суд или уголовное дело в бумагу не шли — не умещались. Тот факт, что они выходили на сайте, меня не сильно грел. Думаю, те из коллег, кто пишет о российских тюрьмах и судах, со мной согласятся: люди в неволе (разумеется, имею в виду адекватную, мыслящую и социализированную их часть) без газет не могут. У них нет интернета (он запрещен). Они живут ожиданием именно бумаги. Почему до сих пор в XXI веке пользуется спросом подписка на газеты? Именно потому, что есть тюрьмы. Не могу судить в процентном соотношении, но довольно много российских заключенных ждут именно «Новую газету». Точнее ждали до того момента, пока ее выпуск не был приостановлен.

***

В «Новой» заключенные нуждались как в средстве гигиены. Это я знаю не понаслышке. Рассказывали сами зеки, рассказывали их родные, рассказывали их друзья.

Нет, конечно, на зонах выписывают и другие СМИ («Российскую газету», «Комсомольскую правду», «Коммерсантъ»), но…

«Другие издания прочитав, мы выкидываем, или используем в качестве подручного средства (что-то завернуть), а номера «Новой» храним», — рассказывал мне как-то один освободившийся зек.

Знаю, что «Новую» арестанты читали на сборке (это запираемое снаружи помещение СИЗО для накапливания арестантов перед вывозом в суды и обратно), в конвойном помещении судов, в железных клетках прямо во время заседания (последнее видела сама)…

Кто-то из сидельцев становился героями статей, колонок, репортажей и расследований «Новой». Кому-то публикации «Новой» реально спасали жизнь на зоне или помогали доказать абсурдность уголовного дела до приговора. Большинство сидельцев «подсаживались» на «Новую» еще в СИЗО. Опять же как на альтернативный источник информации в условиях, когда в твоей камере нет даже телевизора, а по единственному радио в режиме нон-стоп доносятся попсовые песни да рафинированные новости раз в час по «Говорит Москва».

В общем, «Новую» в России заключенные выписывали и читали на протяжении более двух десятилетий. Пока не случилась та самая «спецоперация». 28 марта 2022 года, через месяц после вооруженных событий в Украине, редакция «Новой газеты» в России вынуждена была приостановить работу под угрозой отзыва лицензии и дальнейшего уничтожения (участи, которой подверглись абсолютно все независимые российские СМИ с 24 февраля). «Новая газета» не выходит в печать и на сайте уже полтора месяца. 

Да и сама я чувствую себя так, словно у меня отрезали руки. Ни про один российский судебный процесс теперь не напишешь, ни про одно уголовное дело, где есть нарушения следствия и откровенный беспредел, — тоже. Не напишешь и про происходящее в российских СИЗО и колониях. А некоторые сидельцы очень ждут. Просто потому, что кроме «Новой» про этих сидельцев и эти суды зачастую никто больше из СМИ особо не пишет.

Естественно, по сравнению с тем, что терпит Украина, переживания российских зеков и журналистов из-за прекращения работы «Новой» — мелочь. Просто фиксирую, что удушение независимых СМИ в России ударило рикошетом по тем, кто сидит в российских тюрьмах. К слову, там сидят и украинские граждане, и те россияне, кто не побоялся публично выразить свою открытую поддержку Украине и выступил против войны. Как неравнодушный журналист и политик Владимир Кара-Мурза, который теперь сидит в СИЗО и которому грозит до 10 лет по мега-раскрученной российскими властями 207.3 статье УК — «О «фейках» про российскую армию.

***

Да, я и другие мои коллеги при желании можем писать о судах, тюрьмах, пытках в зарубежных СМИ. Но тем, кто сидит в России, это не нужно. Многим принципиально важно, чтобы о них писали на родине. Потому что суды над ними проходят в России, потому что колонии в России, потому что власти и общество, на реакцию которых многие так надеются, в России…

«Пусть люди в стране увидят, какой беспредел в нашем деле…», — писал мне в письме один обвиняемый предприниматель.

***

— Когда вы начнете выходить, непонятно? — с надеждой спрашивают меня сейчас часто адвокаты сидельцев, про которых еще недавно писала «Новая». И я растерянно развожу руками, лепечу что-то типа: «Наверное когда закончится «спецоперация».

— Ясно…

Ни я, ни собеседники не поднимают вопрос: а собственно когда она, эта «спецоперация», закончится?

Кто ж знает.

***

Среднестатистический российский зек, читавший «Новую» и оставшийся без нее, сегодня живет в полном информационном вакууме: Первый канал, «Россия», НТВ. Из радио — государственные «Маяк», «Вести», «Спутник» (тот, что занял волну ликвидированной российскими властями в начале «спецоперации» радиостанции «Эхо Москвы»). 

Вот звонок, буквально вчера. Из колонии, одна из глубинок России. Зек Александр:

— Але! Я коротко. Буквально минута. Мы не понимаем, куда вы пропали-то? Что с газетой? (Объясняю: «цензура, спецоперация, угроза отзыва лицензии»). Ааа… Мы сейчас только ящик смотрим. Нас им кормят буквально… Понимаем, что там врут вовсю, особенно сейчас… Тошно. Вас не хватает. Возвращайтесь, побыстрее… Возобновитесь, нет? Пожалуйста. Ждем…»

После таких звонков хоть плачь.